Козьма Прутков и его друзья

«Зная, как у вас мало свободного времени, я не намерен докучать вам личными объяснениями, и потому, прилагая при сем записку об одном деле, прошу покорнейше ваше превосходительство прочесть ее в свободную минуту, а потом уведомить меня: можно ли что-либо, по вашему мнению, предпринять в облегчение участи Шевченко?»¹

В записке было изложение дела украинского художника и поэта, «отправленного на службу рядовым за сочинение на малороссийском языке пасквильных стихов... С тех пор рядовой Шевченко вел себя отлично... В прошлом году... командир отдельного Оренбургского корпуса (Обручев.— Д. Ж.), удостоверившись в его отличном поведении и образе мыслей, испрашивал ему дозволения рисовать, но на это представление последовал отказ... Рядовому Шевченко около сорока лет; он весьма слабого и ненадежного сложения...»

Дубельт ответил: «Вследствие записки вашего превосходительства от 14 февраля, я счел обязанностью доложить г. генерал-адъютанту графу Орлову... Его сиятельство... изро-лили отозваться, что, при всем искреннем желании, сделать в настоящем случае угодное вашему высокопревосходительству, полагает рановременным входить со всеподданнейшим докладом...»

А через два месяца Шевченко, который жил в Оренбурге сравнительно вольно и, вопреки запрещению, рисовал и писал, был вновь арестован.

Ко времени назначения В. А. Перовского начальником Оренбургского края, стараниями III Отделения Шевченко уже перевели из города в Орскую крепость, а потом на Мангышлак.

Лев Жемчужников впоследствии писал биографу Шевченко, А. Я. Конисскому:

«Перовский знал о Шевченко от К. П. Брюллова, Вас. Андр. Жуковского и пр. Просил за Шевченко у Перовского, при проезде его через Москву, и граф Андр. Ив. Гудович (брат жены Ильи Ив. Лизогуба); просил за него и в Петербурге и в Оренбурге двоюродный брат мой, известный теперь публике поэт, граф А. К. Толстой. Но Перовский, хотя и был всесильным сатрапом, как выразился Шевченко, ничего не мог сделать для Шевченко : так был зол на поэта император Николай Павлович. Перовский говорил Лизогубам, Толстому и Гудовичу, что лучше теперь молчать, чтобы забыли о Шевченко, так как ходатайство за него может послужить во вред ему. Факт этот есть факт несомненный и серьезный, так как освещает личность В. А. Перовского иначе, чем думал о нем Шевченко. Перовский, суровый на вид, был добр, чрезвычайно благороден и рыцарски честен : он всегда облегчал судьбу сосланных, о чем не раз заявляли эти сосланные поляки и русские, но в пользу Шевченко он сделать что-либо был бессилен. Император Николай считал Шевченко неблагодарным и был обижен и озлоблен за представление его жены в карикатурном виде в стихотворении «Сон»...»

Царь не мог простить поэту таких строк :

Сам по залам выступает

Высокий сердитый.

Прохаживается важно

С тощей, тонконогой,

Словно высохший опенок

Царицей убогой,

А к тому ж она, бедняжка,

Трясет головою.

Это ты и есть богиня?

Горюшко с тобою!²

Шевченко тянул солдатскую лямку в Новопетровском укреплении, на пустынном и жарком берегу Каспийского моря. «Но добрые люди несомненно продолжали думать и заботиться о Шевченко, и к числу таких принадлежали, как мне хорошо известно, Алексей Толстой, Лизогубы и тот же

В.А.Перовский»,— писал Лев Жемчужников в своих воспоминаниях.

Став оренбургским генерал-губернатором, Перовский через своих приближенных не раз намекал командирам Шевченко о том, что притеснять поэта не следует, а в письме жены коменданта Новопетровского укрепления Усковой к тому же А. Я. Конисскому говорится прямо, что «когда И. А. (Усков) при отъезде из Оренбурга в форт пошел прощаться к Перовскому, то тот первый заговорил о Шевченко и просил мужа как-нибудь облегчить его положение...»³

История заступничества друзей Козьмы Пруткова на этом не кончается и еще будет досказано на страницах нашей книги...

3

Еще с Пажеского корпуса Лев Жемчужников был знаком и с великим русским художником Павлом Андреевичем Федотовым, который тоже потом жил на Васильевском острове. На академической выставке, где публика впервые увидела «Сватовство майора», Федотов подхватил Льва под руку, подвел к картине и, обращаясь к толпившимся там любопытным, стал выкрикивать:

— Честные господа, пожалуйте сюда! Милости просим, денег не спросим, даром осмотри, только хорошенько очи протри!.. Начинается, начинается, о том, как люди на свете живут, как чужой хлеб жуют, сами работать ленятся, так на богатых женятся...

Публика хохотала, а Федотов поглядывал на нее с грустью. Его картины принимали за карикатуры, и лишь у некоторых теснило сердце от тоски, прорывавшейся сквозь сюжеты.

В доме сенатора Жемчужникова он читал свою басню «Пчела и Цветок».

Я жажду солнца, но оно

В мое не жалует окно!..

Иных из его слушателей «пронимало морозом до мозга костей от каждого слова», а потом уже басня стала казаться пророческой...

Потом, когда Лев Жемчужников вместе со своим товарищем Сашей Бейдеманом подъехали к частной больнице доктора Штейна, услышали душераздирающий крик.