Козьма Прутков

Но Толстой окончательно так ни к кому и не примкнул, а народность своего искусства ему — одному из лучших и популярнейших поэтов России — декларировать не было никакой необходимости. Он отстаивал «чистое искусство» и был при этом народно любим, что рушило априорные построения идеологов советской поры. Духовная свобода художника оставалась для него главной жизненной ценностью.

Народность может вытекать из свободы, но свобода не может вытекать из народности.

В 1935 году обожавшая Толстого Марина Цветаева — поэт совсем иного времени, стиля и склада, включившая толстовскую строку «Средь шумного бала…» прямой цитатой в свое программное посвящение «Отцам»[296], пишет стихотворение, клятвенно солидарное с позицией Толстого, его духом и образом.

Двух станов не боец, а если гость случайный —
То гость — как в горле кость, гость — как в подметке гвоздь.
Была мне голова дана — по ней стучали
В два молота: одних — корысть и прочих — злость.

Вы с этой головы — к Создателеву чуду

Терпение мое рабочее прибавь —
Вы с этой головы — что требовали? Блуда!
Дивяся на ответ упорный: обезглавь.

Вы с этой головы, уравненной как гряды

Гор, вписанной в вершин божественный чертеж,
Вы с этой головы что требовали? Ряда!
Дивяся на ответ безмолвный: обезножь.

Вы с этой головы, настроенной как лира

На самый высший лад: лирический… Нет, спой!
Два строя — Домострой — и Днепрострой — на выбор!
Дивяся на ответ безумный: — Лиры строй.

И с этой головы: с лба — серого гранита.

Вы требовали: нас люби! Тех — ненавидь!
Не все ли ей равно — с какого боку битой,
С какого профиля души — гонимой быть!

Бывают времена, когда голов — не надо!

Но слово низводить до свеклы кормовой —
Честнее с головой Орфеевой — менады!
Иродиада с Иоанна головой!

Ты царь: живи один… Но у царей — наложниц

Минута. Бог — один. Ты — в пустоте небес.
Двух станов не боец: судья, истец, заложник, —
Двух — противубоец. Дух — противубоец[297].

Это сказано Цветаевой о себе, в развитие образа поэта, свободного от психологии «прайда». Но в равной мере ее слова можно отнести и к Толстому. «Дух — противубоец… судья, истец, заложник». Подобно Толстому, Цветаева утверждает не соборное достоинство высокого собрания; тем более не совокупную низость толпы — но личный ответ каждого за все. Ее объединяет с Толстым культ индивидуального благородства.

Этот культ исповедовал и Александр II. Царь чтит независимость своего подданного. Он ценит его человеческие качества и творческий дар. Именно потому Александр и хочет видеть графа при дворе. Он колеблется… И все-таки дает высочайшее согласие на отставку.

Исполняется заветная мечта Толстого: он получает возможность всецело посвятить себя литературе и частной жизни.

Однако, прежде чем говорить о Толстом-поэте, драматурге, сатирике, далеко шагнувшем за круг, очерченный юмором Козьмы Пруткова; прежде чем останавливаться на том, как складывалась его семейная жизнь; поговорим о Толстом-читателе.

* * *

Думаем ли мы хотя бы иногда о том, что и как мы читаем? Как воспринимаем выбранную книгу?

В процессе чтения качество текста оценивается сразу по множеству пунктов. Старо или ново? Захватывает или оставляет равнодушным? Вызывает доверие или весьма сомнительно? Умно или глупо? Искренне или фальшиво? Доставляет удовольствие или отталкивает? Между этими полюсами существует бесконечное множество градаций, и чем опытнее книгочей, тем большую роль играют для него именно нюансы текста.

Профессионал обращает внимание на то, чему любитель может попросту не придать значения, оттого, что он все-таки смотрит на текст извне, а профессионал — изнутри. С другой стороны, мнение профессионала не всегда объективно. У него свои пристрастия, своя авторская ревность.

Нам предоставлена редкая возможность познакомиться с тем, как один поэт читает другого поэта.