Козьма Прутков

«Когда я жил за границею, во мне вновь родилась потребность писать стихи. Второй перерыв в стихотворстве совпадает со временем болезни и смерти моей жены. Затем, в особенности с 1883 года, я начал писать сравнительно много. В 1884 году я вернулся в Россию, и все последние года мне писалось более, чем когда-нибудь в моей жизни. Мне казалось — и продолжает казаться до сих пор, — что у меня есть что сказать, и мне хочется высказываться. В этом настроении чувствуется желание наверстать потерянное время и сознание, что возможность писать может прекратиться со дня на день»[338].

Свой первый сборник Алексей Михайлович решился издать, когда ему было уже за семьдесят. По этому поводу он замечал: «Я охотно согласился на издание сочинений популярного Козьмы Пруткова, тем более, что не я один нахожусь за них в ответственности. А стихи за подписью моего имени… это — другое дело. Я никогда не был популярен. Отзывы обо мне появлялись в печати очень редко, и, может быть, по той, между прочими, причине, что я, не издавая собрания моих произведений, не подавал повода замолвить о них слово. Несколько последних лет я был в постоянной нерешительности. Мне все хотелось написать еще что-нибудь получше прежнего, и я не терял надежды, что это исполню. Теперь издаю полное собрание моих стихотворений, но не потому, что надежда моя исполнилась, а потому, что, наконец — пора! В мои лета откладывать исполнение чего-либо на будущее время — не приходится. Пора подвести итоги и представить обществу отчет в моей литературной деятельности, какова бы она ни была»[339].

Критики дружно причисляли А. М. Жемчужникова к представителям так называемой «идейной поэзии». «Идейность» ее, однако, состояла не в том, что поэт держался какой-то определенной идеологии как системы взглядов, а в том, что, будучи человеком порядочным, он исповедовал этические нормы, которых в реальной жизни с такой последовательностью мог придерживаться далеко не каждый. Его возмущало рабство крестьян в России, и он, преодолев сословный интерес, высказался за отмену крепостного права. А когда возникло ощущение того, что реформы мало что дали людям, ибо любая реформа — вещь административная, то есть внешняя по отношению к человеку, и успех ее или неудача определяются в том числе тем, насколько само общество готово к проведению преобразований; когда все это выяснилось, Жемчужников обратился к соотечественнику со словами:

Ох, засорен твой путь!
И к нравственным победам
Тебе едва ль шагнуть
От спячки с пошлым бредом.
Пришлось нам низко пасть.
И пали-то с тех пор мы,
Как подняла нас власть.
Не вывезли реформы!
Не вышло ничего.
Все, не дозрев, пропало.
Кругом — темно, мертво;
Нет сил, нет идеала;
И интерес один:
Кармана да желудка.
О русский гражданин!
Ужель тебе не жутко?..[340]

В ту пору когда клоун Козьма Прутков важно похаживал между бесчисленными борцами, пародируя то официального реформиста, то консерватора, то радетеля за «народное дело», А. М. Жемчужников обратился к борцу за все русское — националисту:

                        …ты мыслью задался
Патриархальные усилить в нас начала,
Затем, что будто бы беда в России вся
                         От либералов.

Ах, либералы! Вы теперь обречены

Судьбой суровой быть козлами отпущенья.
Я — также либерал; но в чем мои вины?
                         В чем прегрешенья?

Ужели ж мне нельзя, на самом склоне дней,

Пред нашей стариной и прихвастнуть немножко,
Что я уж не холоп, зовусь, мол, Алексей,
                         А не Алешка?

Ужель врагом властей могу считаться я

И скромное мое писательство — опасно,
Лишь только потому, что к ним любовь моя
                         Не сладострастна?

Ужель погоревать не смеем о судьбе,

Обрекшей нас на то, чтоб вечным быть ребенком,
Которому принять заботу о себе
                         Не по силенкам?..[341]

А в дни революции 1905 года прозвучало:

Опять известий ниоткуда;
Просвета нет средь нашей тьмы…
И сердце чует близость худа,
Какого не знавали мы[342]

.