Козьма Прутков

³⁷ Кажется, Кукольник раз сказал… — Еще один любопытнейший реликт эпохи — поэт и драматург Нестор Васильевич Кукольник. Забавно уже само сочетание летописного имени Нестор с фамилией, звучащей как профессия имитатора жизни: Кукольник. Напыщенность, деланность и ходульность его сочинений имела громадный успех у публики, которая часто путает «котурны» с романтической возвышенностью, искусственность с искусством, избитые истины с непритязательной простотой. Но профессионалов Кукольник провести не мог. Они отзывались о нем весьма прохладно. Пушкин ставил его ниже низкого. Это, однако, ничуть не мешало Нестору Васильевичу пребывать в счастливом упоении самим собой, без обиняков представляясь родоначальником школы русских романтиков. В искусстве (литература, живопись, музыка) он признавал лишь «гениальную триаду»: Кукольник, Брюллов, Глинка, служа лакомой добычей для Пруткова. Не у Нестора ли Васильевича позаимствовал Козьма убеждение в собственном величии и возможность публично рекомендовать гением себя самого? Впрочем, Кукольник на литературе не замыкался. Главное для него было не призвание, а востребованность властью. Ради этого он готов был переквалифицироваться в кого угодно — хоть в акушеры! Сильное доказательство не подлинности литературного дара, а лишь имитационной искусности.

³⁸ А что Прутков многим симпатичен — это потому, что он добродушен и честен. — Таковые качества Козьма Петрович унаследовал от своих опекунов, а еще мог «унаследовать» и от одного из предшественников — графа Дмитрия Ивановича Хвостова. Без всяких на то оснований свято веруя в свою лирическую звезду, Хвостов, как мы помним по первой главе, отличался радушием, гостеприимством, прямотой. Этим же симпатичен нам и Прутков. Юмор его прозрачен. Он ничего не таит в душе. А если изображает скрытность, то делает это так чистосердечно, что снова вызывает улыбку. Представляя себя человеком сугубо казенным, строгим начальником, он остается потешным, домашним, уютным. Вообще с Прутковым произошла замечательная вещь, которая случается только с очень своеобразными натурами. Он — шире того забавного персонажа, каким задумали его попечители, а порой, повторим, он совсем освобождается от их власти и живет собственной жизнью вопреки им: создает виртуозно исполненные пародии, проницательные афоризмы. Подопечный выходит из-под контроля опекунов, начинает действовать сам, а это уже аргумент в пользу жизненности художественного образа.

³⁹…усомнился бы в нравственности приемов Каткова. — Порядочность Козьмы Петровича проявляется, между прочим, в том, что он не меняет свои убеждения по воле ветра или в силу собственных душевных метаний. Пусть он консерватор, пусть ретроград, пусть «порядочность» сторонника крепостного права — качество сомнительное, но он, по крайней мере, не флюгер и не фигляр! Признание необходимости реформ дается ему тяжело; он погружается в глубокую меланхолию всякий раз, когда жизнь требует от него принятия новых веяний. Однако нравственное чувство в нем живо, потому он и вправе сомневаться в приемах Михаила Никифоровича Каткова (1818–1887) — популярнейшего публициста, влиявшего на реальную политику России. Изменчивость взглядов Каткова была феноменальной — то он проповедовал централизацию, то децентрализацию; то защищал суд присяжных, то отвергал его; то отстаивал университетский устав, то осуждал; то склонял правительство к союзу с Германией против Франции, то наоборот, ратовал за союз с Францией против Германии… Он на все имел свою точку зрения — и регулярно ее менял. По мнению знавших его людей, если бы принимать во внимание все его советы, то пришлось бы непрерывно вводить новые законы, а следом учреждать законы, прямо противоположные только что принятым.

Алексей Жемчужников сказал о Каткове так:

К ПОРТРЕТУ МИХАИЛА НИКИФОРОВИЧА КАТКОВА[123]

(Сочинено в день его тезоименитства)