Козырная дама

Если к своему физическому недостатку Ворбьев относился спокойно, легко привыкая к тому, что в любой новой компании ему давали одну и ту же кличку — Лопоухий, то с нищетой он смириться не мог. Не было в этом мире ничего другого, что он ненавидел бы так же сильно, как заношенную одежду, стоптанную обувь, коммунальные квартиры, битком набитые в час «пик» трамваи. Все это пахло нищетой. Даже черный хлеб и картошка, на которых они месяцами держались с матерью, имели тот же запах.

Ворбьев рано понял, что никто не избавит его от нищеты, только он сам. В старших классах неожиданно для учителей стал хорошо учиться, а потом, безо всяких блатов и протекций, поступил в политехнический институт. Но нищета догнала, превратилась в страх, мучила мыслями, что где-то упустит свое, что деньги и блага, которые он мог бы получить, уплывут в чужие удачливые руки. И он изворачивался, стараясь добыть все больше денег и все больше благ.

Над Ворбьевым посмеивались, но терпели и даже ценили за умение все видеть, все слышать и узнавать чужие секреты. На свете, как понял Ворбьев, было много людей, желающих знать чужие секреты, и он им в этом помогал. Не безвозмездно, конечно.

Жизнь сложилась так, что это его природное качество получило хорошую профессиональную подоплеку. Еще в студенческие годы у Ворбьева завязались тесные отношения с КГБ, и после окончания института ему предложили штатную работу в комитете. Слово «безработица» тогда было из другой, капиталистической, жизни, и проблем с трудоустройством выпускники вузов не знали. Одного только не гарантировало государство — высокую зарплату. Не зря же столько анекдотов ходило в те годы об окладе инженера. В КГБ зарплата была высокой. Это и привлекло Ворбьева.

От крепких парней-гэбистов он отличался небольшим ростом и неспортивным сложением, но еще больше — ловкостью в делах, поэтому у начальства был в фаворе, по служебной лестнице продвигался неплохо, и будущее виделось Ворбьеву сытым и безоблачным. Но в стране начались перестройки, путчи, перевороты, реорганизации, и в преобразованный сначала в ФСК, а потом в ФСБ комитет госбезопасности пришел к руководству новый человек, с первого дня невзлюбивший Ворбьева.

— Скользкий парень, — заключил новый, познакомившись со своим подчиненным, — слишком жадный, слишком упрямый и слишком хитрый. Боюсь, не сработаемся.

Хотя оценка эта была дана в очень узком кругу, Ворбьев о ней узнал и понял: карьера в органах госбезопасности для него закончилась.

И тогда он пошел к Эстету.

Одному Богу ведомо, как Ворбьев смог его найти, вызнать, кто скрывается за этим прозвищем, которое в городе было известно многим, тогда как в лицо Эстета знали единицы. В их числе оказался и Ворбьев.

В их числе был и Фогель.

Оба знали об этой приобщенности, но никогда ее не обсуждали, осторожничая и не очень доверяя друг другу.

— В некрасивую историю влипли твои ребята, — как бы между прочим сказал Ворбьев, неторопливо выпуская дым. — Зря ты помогаешь насильникам…

— Это я-то кому-то помогаю? — отшутился Фогель, но понял: Ворбьев знает о недавней истории. Его оболтусы изнасиловали девчонку, оказавшуюся дочкой старого приятеля Эстета. И Фогель сразу превратился из радушного хозяина, к которому на огонек заглянул старый приятель, в человека холодного, колючего. Спросил напрямик: — Эстет знает?

— Нет пока… Кстати, и о твоей встрече с людьми Вагита он тоже пока не знает.

Вот, значит, зачем пришел Ворбьев!

— Не было никакой встречи! — запротестовал Фогель.

— Было — не было… Чего волнуешься? Перепутал, с кем не бывает? И квартирку на Пушкинской собираешься загнать не дружку Вагита…

— Хм… Вынюхал, да? Ну, допустим, имел дело с одним кавказцем, только откуда мне знать, чей он дружок. Кроме того, как помнишь, я действовал в наших общих интересах. Так что разговору твоему цена копейка.

— Согласен! — с готовностью ответил Ворбьев. — Нам и без этого есть о чем поговорить. Например, о том, что болтают злые языки… Слону, говорят, дорогу перешел — водочку гонишь… — уже с открытой насмешкой в голосе произнес Ворбьев, с явным удовольствием смакуя знаменитую фогелевскую вишневку.

— Докажи!

— Зачем? Моя информация в доказательствах не нуждается. Это все знают. Видишь, сколько пулек в моем барабане! Выбирай любую… — Развеселившись собственной шутке, Ворбьев радостно засмеялся. Знать всё и всегда — его козырной туз. С ним он не раз выигрывал и у Фогеля, и у Слона, и у Вагита. Это ценит даже Эстет.

— Ты, Сашок, смотрю, все, что накопал, решил оптом продать…

— А чего мелочиться?

Фогель посмотрел на Ворбьева с брезгливостью и какой-то затаенной грустью: дескать, вот дурак — рассиропился, блинками кормил, в сваты набивался… А все почему? Прикупил его Ворбьев, поймал на крючок своим предупреждением, что Эстет готовится к войне и о нем мысль держит.

Фогель поднялся с кресла, несколько раз обошел веранду, дотянулся рукой до виноградного листа, поправил его зачем-то, пригляделся к перилам и, заметив облупившуюся краску, сколупнул ногтем — красить пора. «Везде нужны деньги!» — подумал зло бережливый, даже немного жадноватый Фогель.