Козырная пешка

Может быть, его болезнь и была тем самым «аккумулирующим негативом», про который говорила мамина подруга? Алиса вдруг вспомнила, как она, захлебываясь слезами в момент ухода отца из дома, увидела на его лице неясную тень, как будто от криволапого паука. Может быть, это и была та самая пресловутая раковая опухоль, забравшаяся в организм отца вместе с проклятиями матери и слезами Алисы? Опухоль, которая выжидала своего часа, а потом порвавшая клешнями отца изнутри?

– Не плачь, – ласково сказал Мержинский и обхватил своими ручищами голову жены. Алиса зарылась в свитер мужа, пахнущий дорогим одеколоном и сигаретами, отвернувшись от иллюминатора, за которым угасала Прага. Угасала, вместе с Геннадием Филипповым, который должен был остаться там навсегда.

Ночью я почти не спала. Перед глазами мелькали воспоминания об отце, его посеревшем лице, запавшим глазам и худым рукам, неухоженным и страшным. Я вспоминала, как меня замутило тогда, в Праге, когда я увидела, как эта птичья лапка сжимает чашку с кофе. Мне казалось, что кожа с рук отца начнет отслаиваться прямо у меня на глазах, и падать на стол серым пеплом. Я никак не могла отогнать эту страшную картину, пыталась вспоминать какие-нибудь счастливые моменты своей жизни, но память словно издеваясь, подсовывала мне все новые и новые картинки. Не выдержав, я отправилась на кухню.

– Не спится? – раздался скрипучий голос из дальнего угла, когда я включила свет. От неожиданности я чуть не заорала. Агата сидела в плетеном кресле-качалке, прикрытая пледом, с чашкой кофе в руке.

– Не спится, – призналась я. – Ты меня напугала. Чего в темноте сидишь?

– Да мне вот тоже совсем спать не хочется. Сижу вот, думаю, думаю… А ты чего? Отца вспоминала или решала, как Нафаню облапошить?

Я неопределенно мотнула головой и пощупала кофейник. Он был теплым. Заглянув под крышечку, я налила себе полчашки кофе, больше не хватило. Сев напротив Агаты, я сняла со спинки стула шаль и накрыла ею ноги.

– Да вот… вспомнила, как отца в Праге встретила, когда он уже болел. Знаешь, как-то гадко на душе стало. Вроде бы он меня бросил, и не любила я его совсем, а все равно на душе кошки скребут.

– Удивительно, что он еще так долго протянул, – задумчиво произнесла Агата. – Ты же говорила, что у него едва ли не метастазы пошли.

– Во всяком случае, он мне сказал, что жить ему осталось недолго. А он после этого почти … сколько? Восемь месяцев еще прожил.

– На похороны поедешь?

– Да его уже кремировали. К нотариусу надо съездить. Он все-таки что-то мне оставил, а деньги в моем положении не лишние.

Агата как-то странно посмотрела на меня, но промолчала. Кофе медленно остывал в чашке. Я встала, включила торшер и погасила верхний свет. В полумраке было уютнее, коварные планы вынашивались сами собой. После реплики Агаты я как-то незаметно переключилась на предстоящую встречу с Нафаней. Мне показалось, что облапошить этого недоумка особого труда не составит. Агата молчала, и только ее посверкивающие в темноте глаза говорили, что она не спит и внимательно наблюдает за мной.

На спектакль я отправилась разбитая и невыспавшаяся. План операции был разработан до мельчайших подробностей. Женька должна была подойти к концу спектакля, чтобы подстраховать меня. Нафаня не должен был потащить меня к себе домой сразу. Именно здесь и таилось слабое звено операции. Но даже на этот случай у меня в сумочке лежал пузырек с мутноватой жидкостью.

– Пару капель, не больше, – напутствовала меня Агата, – ну три. Иначе он… как ты Женечка говоришь?

– Ласты склеит, – подсказала серьезная Женька сосредоточенно наблюдавшая, как я кладу пузырек от глазных капель в сумочку.

– Ласты склеит… Что за выражения! Сказала бы что-нибудь поприличнее, представится, например, – возмутилась Агата.

– Кони двинет, – хмуро добавила Женька. – Коньки отбросит.

– Тьфу, учишь тебя, а толку никакого, – плюнула Агата и вышла из комнаты.

– Да куда нам, мелко плаваем, вся задница в ракушках, – припечатала Женька вдогонку. Агата нечленораздельно высказала что-то в адрес подружки уже из коридора.

Играть «Золушку» на этот раз пришлось перед детьми, и в полном составе. Шалаева загадочно улыбалась и довольно сильно огрела меня по спине шваброй, когда я, запыхавшись, подносила «мачехе» и «сестричкам» бальные платья. Я даже реплику забыла от удивления, на что после спектакля Шалаева высказалась ехидно и недвусмысленно.

– Ой, берут на работу лимитчиц с периферии, где уж им понять всю важность искусства. Если уж они в такой простой роли не могут слова запомнить, так хоть бы импровизировали.