Краба видная туманность

Несколько биографических деталей. Родившись в семье нотариуса, Краб все свое детство проводит в сельской местности, славящейся своими лекарственными растениями. Когда он подписывает свое первое, то есть самое старое из известных на сегодня, произведение, ему чуть больше двадцати. Он никогда не выходит из дома без небольшого блокнота, в который по ходу дела заносит, не пытаясь их упорядочить, свои соображения и наблюдения, — здесь трудно найти интроспективные или автобиографические материалы, но, за исключением самого себя, буквально все возбуждает его любопытство. Его изобретательный, спорый ум, подкрепленный богатым воображением и непосредственностью восприятия самых тонких аналогий, обходится без долгих логических рассуждений. Таким, как есть, мир его не устраивает, он мечтает о радикальных реформах. Женщина представляет в его глазах «великую тайну», «акт соития» наводит ужас, а продолжение рода вызывает чувство нестерпимой тоски. В тридцать один год ему заказывают «Мадонну в гроте» (сейчас выставлена в Лувре).

(Пальцы Краба поджимаются от прикосновения к обнаженному телу, курчавый волосяной покров на нем приводит его в ужас, все равно что оказаться брошенным матерью в ночном лесу, а тропическая испарина на коже лишает последних надежд на желание, каковое иначе истерлось бы о все эти шероховатости старой кожуры, но чистый хлопок, безукоризненный шелк, любые ткани, электрический нейлон, легкая кожа туфель, тяжелый драп пальто — одевайтесь живее, мадмуазель, не забудьте, пожалуйста, ни ваш прекрасный платок, ни прекрасную шляпку, а вот и ваши перчатки, — вот эта обнаженность сводит его с ума.)

* * *

Эти замечательные, признанные в таком качестве персонажи — в том числе и друг другом, но издалека, — никогда не встречались, близкие во многих отношениях, никогда не посещали друг друга, то ли из самолюбия, то ли за отсутствием счастливого стечения обстоятельств, а ведь им, пожалуй, сообща покорилось бы многое; их исключительные судьбы спрессованы в кратчайшую секунду панической ретроспективы утопающего, обрывки обрывков, осколки, обломки прославленных жизней, все эти испепеленные в средоточии своей субъективности люди не способны обменяться взглядами, несмотря на богатейший словарный запас, которым они могли бы воспользоваться, находясь в пределах досягаемости своих запечатанных ртов, не нашедших применения такому множеству слов, в равной степени очерченных, упорствующих, замкнутых на своем самом строгом смысле, — не хватает только предводителя, того, кто объединил бы этих горделивых, драматически обособленных людей, по-прежнему одиноких даже среди подобных им исключений, не хватает великого организатора, который собрал бы их, согласовал их усилия и научил гибкому и точному языку, годному чтобы изобретать, открывать, завоевывать, чтобы, наконец, действовать и работать сообща. Энциклопедия ждет своего героя. Им станет Краб.

Потому что он вошел в энциклопедию. На это понадобилось немало времени. Но вот его заслуги признаны, и он занимает естественно доставшееся ему место среди бессмертных, сих прославленных персонажей, великих представителей рода человеческого, которые обогатили мир своими трудами, произведениями и открытиями. Краб — один из них. Конечно, можно жаловаться на портрет, лишенный большого сходства, искаженный, словно растянутый, к тому же Краб находится не совсем там, где следовало бы ждать от алфавита, между Коясво, Антуаном (Лион, 1640 — Париж, 1720), французским (как и Краб) скульптором, типичным представителем стиля Людовика XIV, и Краббом, Джорджем (Олдебург, Суффолк, 1754 — Траубридж, 1832), английским поэтом (как и Краб), автором двух получивших высокую оценку книг: «Деревня» (1783) и «Местечко» (1810). Подробности роли не играют. Суть в том, что он тут и впредь забыт не будет.

По какому же поводу он наконец сюда допущен? — возможно, спросит кое-кто. За какое из своих открытий, какую из побед, какой из подвигов?

Безусловно, каждой из этих вполне возможных причин — и даже самой скромной из них — было бы вполне достаточно, чтобы оправдать это, впрочем, слегка запоздавшее, отличие, но все же он обязан своим присутствием здесь другой: когда он остановился, чтобы передохнуть, посреди страницы раскрытого на столе тяжелого фолианта, упавшая с неба рука внезапно захлопнула том.

(Краб резко обернулся к своему прошлому. Но — ничего. Ему пригрезилось.)

* * *

Среди многочисленных недоброжелательных по отношению к Крабу поступков родителей самым пагубным, несомненно, было назвать Крабом также его брата-близнеца и полного двойника, откуда и череда недоразумений и ошибок, начавшаяся с их детства и тянущаяся и по сию пору. И мы вдруг лучше понимаем переменчивую судьбу Краба, откуда пошли все его приключения; эта непрестанная, без малейших передышек жизнь удивляет нас теперь, когда мы знаем, что прожить ее предстояло двоим, куда меньше. По сути дела в ней не осталось ничего необыкновенного. То самое заурядное, банальнейшее существование, которого нам не надо ни за какие деньги.