Крабат, или Преображение мира

Взять, к примеру, кузнеца, который приносит пользу только зимой. В это время он выковывает ограды, и решетки у него получаются очень красивые. Но летом ищи его рядом с ульями. Он сидит там, смотрит на своих пчел, и, если ты захочешь, он расскажет тебе, как по-разному жужжат пчелы, когда они за работой, веселы, разочарованы, утомлены или разгневаны. Он собирает больше всех меда в деревне и половину раздаривает. Он хороший кузнец, ему нет пятидесяти, он здоровый и сильный человек. Я сделаю так, чтобы он работал в кузне круглый год, ведь пчелы соберут свой мед и без него.

Ну а как быть с теми историями о пчелах, которые знает только он? Кто их расскажет? А как быть с человеческой радостью? Разве она не нужна людям?

Я не могу ответить на этот вопрос, поэтому пусть кузнец зимой кует ограды и решетки, а летом сходит с ума по своим пчелам. Я выброшу, пожалуй, волшебное средство в речку Саткулу.

А как быть с Розой Якиш?

Роза Якиш хороша собой, этого не отрицают даже те женщины, которым она разбила семью, но она дрянь. Даже те мужчины, которые готовы ради нее на все, боятся ее, как колдуньи, и говорят, что она дрянь.

Всегда ли она была красивой и дрянью? Сначала она была только красивой. Потом она стала еще и дрянью. А если бы она не была хороша собой? Люди не зря говорят — и мне тоже так кажется: то, что она стала такой, на совести мужчин. Но всему виной все-таки ее красота. Поэтому я отниму у нее красоту, чтобы… Нет, я оставлю Розе Якиш ее красоту, которую сотни раз проклинали, но которой тысячи раз восхищались: вот каким красивым может быть человек!

Я не знаю, сколько потянет красота Розы Якиш на весах полезности. Может, эти весы не выверены и вообще никуда не годятся.

Например, наш председатель упрятал под землю Саткулу — правда, не всю речку, а только там, где справа и слева по ее берегам лежат поля. В этих местах он пустил речку по подземным трубам, выкорчевал прибрежный кустарник и сделал огромное поле, удобное для машин. Им нужно огромное поле, сказал председатель, потому что они — великаны. Так машинам легче работать, говорит он, а когда машинам легче, люди становятся богаче. А может, людям больше хотелось сохранить извилистую речушку, но председатель решил: пусть они лучше станут богаче — и пустил Саткулу по трубам.

Не пожелаю я Яну Сербину открыть то, что заставит его взвешивать на невыверенных весах — что хорошо для человека, а что плохо.

Так мог бы сказать каменщик Донат, потому что думал он именно так — пусть не столь гладко и, уж конечно, не этими словами, — но тут старая женщина проснулась и сказала: «Я о нем так тревожусь, так тревожусь».

Все заверили ее, что никакой причины для тревоги нет, и громче всех говорил каменотес Хитцка, которому как раз пришла на ум история о человеке, открывшем Черный Камень, Крабат не смог его спасти, и он погиб мучительной смертью, но тайны своей не выдал.

Старая женщина на мгновение утешилась, потому что ее надежда жила и малым, но, уходя, охотники услышали, как она, вздохнув, сказала: «Если бы только он приехал».

Если бы он приехал, все стало бы хорошо, все бы поправилось, и иногда Мария Сербин верила, что, если бы сын вдруг появился, она увидела бы его совершенно ясно, без пелены и паутины, разве что сквозь слезы.

Учитель Холька стер мел с двери и повесил ее на место. Старая женщина забыла, что его дедушка умер, и спросила, как он поживает.

Вышедший из сада Хандриас Сербин ответил ей. Ему хорошо, сказал он, у него там много старых приятелей, сидят себе посиживают и рассказывают разные истории.

Тут наконец учитель смог задать свой вопрос о последних словах деда: расскажи ему про лесника и про то, что нас было пятеро.

И старик рассказал ему историю о том, как пятеро мужчин, сидя в обед у костра, решали, кому теперь по пятницам приходить за получкой к леснику.

А как было на самом деле, рассказала старая женщина:

Райсенберг приказал построить для людей, живших на Саткуле, загон, как для скота. Вся изгородь была утыкана шипами ядовитых насмешек и прочно заперта злым смехом. Райсенберг часто приводил своих друзей к изгороди, чтобы они могли полюбоваться на нищету людей, живших в загоне. Они увидели свадьбу: у невесты не было обручального кольца и золотого обруча на голове, цветные стеклянные бусы украшали ее волосы, в руках она держала белый платочек с розовой и зеленой вышивкой, на девушке была грубая льняная рубашка и шерстяная юбка — шелковой и бархатной на ней была только ее кожа, но, если смотреть из-за изгороди, этого не увидишь. Впереди невесты шел скрипач, у его скрипки было только три струны[20], и звуки этой скрипки были странными и пронзительными. Варварство, говорили гости, стоявшие за изгородью, а Райсенберг объяснил им, что четвертой струны нет потому, что эти люди умеют считать только до трех.