Крабат, или Преображение мира

«У труса трусливые доводы, — насмешливо заявил оратор. — Я говорю: возможно, он расцарапает нам кожу, зато он будет висеть на дереве! Может быть, он даже отрубит нам руку или раздробит ногу, но разве у нас не две руки и не две ноги? Зато этот гниющий труп будет качаться на ветру!» Он сделал маленькую паузу и, увидев, что число сочувствующих увеличилось, с еще более ожесточившимся лицом продолжал: «Трусы говорят, что мы слишком слабы. Если это так, мы обязаны искать союзников. Я хочу от вашего имени начать переговоры с генералом…» Раздался гул возмущенных голосов, но он перекричал его: «Если с его помощью мы уничтожим Райсенберга, генерал станет овечкой».

Председатель Высокого Совета крикнул: «Он предлагает уговорить левую руку Вольфа Райсенберга отрубить правую».

Тощий фанатик, окруженный своими приверженцами, покинул зал. В дверях он обернулся и, подняв кулак, выкрикнул еще раз: «Кстати, я убежден, что мы должны вздернуть Вольфа Райсенберга».

Когда в зале вновь воцарилась тишина, встал Крабат. Он сказал: «Дерево, на котором будет висеть Вольф Райсенберг, еще очень молодо, ветви его не выдержат такой тяжести. Но с каждым днем крепнут ветви и глубже уходят корни…»

Он подумал: мы — корни, мы — ствол и мы — ветви; ему захотелось рассказать собравшимся, как он пытался уничтожить Райсенберга и разбил время на тысячу кусков: чистое добро и чистое зло, чистое Я в Смяле, Деве Чистой Радости, и чистое Анти-Я в Вольфе Райсенберге, реальном, осязаемом; рассказать, как он в огромной, давящей тени Райсенберга увидел и свою собственную тень, она была одновременно и тенью Райсенберга.

Крабат сказал: «Я попытаюсь его спасти». Он не сказал — Яна Сербина.

Крепкий, сильный человек — у него был насмешливый рот и глаза укротителя тигров — подошел к Крабату, назвал его братом и сказал: «Мы дадим тебе все, что нужно».

У Крабата на мгновение возникло чувство, будто он разговаривает с самим собой.

У цветочной клумбы сидел Якуб Кушк и кормил воробьев хлебными крошками. Крабат подсел к нему и поведал о том, что было на собрании.

Якуб Кушк сказал: «Жаль, что у нас нет волос из усов полковника — ты свой выбросил, а я вплел той, похожей на молодую кобылицу, в волосы. Сейчас бы они нам пригодились».

Крабат вспомнил про кристаллы Яна Сербина, которые были в его посохе.

«Ради бога, брат, не трогай их, — взмолился Якуб Кушк, — вдруг они сделают так, что у тебя ноги начнут расти из головы. Или рога! — Он ухмыльнулся: — Хотя рога наставить я и сам могу. Вот послушай…»

Но Крабат был настроен серьезно, и ему не показалась сейчас уместной история о том, как Якуб Кушк наставил кому-то рога.

«Только в Пруссии считают, что смеяться грех, — возразил Якуб Кушк. — Я знал одного человека, который никогда ни над чем не смеялся. Он думал, что, если будет над чем-то смеяться, значит, он будет смеяться над самим собой, и тогда над ним всякий посмеется. Этот человек умер. Он очень удивился, что никто о нем не горевал. Сидя на облаке, он недоумевал по этому поводу и спросил расположившегося на соседнем облаке поэта — тот курил сигару и все время смеялся над анекдотами, которые люди внизу рассказывали о нем: „Почему они не горюют обо мне?“ — „Потому что они не смеялись над тобой, — сказал поэт, отхлебнул глоток кофе из чашки с отбитыми краями и обломанной ручкой и добавил: — А главное, потому что ты не смеялся“».

Якубу Кушку так и не удалось рассказать историю о том, как он наставил кому-то рога, потому что человек с глазами укротителя тигров не зря пообещал, что им дадут все необходимое. У обочины их уже ждала машина, Якуб Кушк спрятал свою трубу в багажник и сел за руль. На сиденье лежали какие-то бумаги. Крабат, не глядя, сунул их в багажничек. На северо-западе блестел тонкий серп только что народившейся луны.

Была уже ночь, когда перед ними на дороге возник патруль: вооруженные, одетые в форму люди — солдаты или полицейские. Якуб Кушк вынужден был остановиться. Крабат вынул бумаги из багажничка и протянул их офицеру, не подозревая, что таким образом выдает себя за профессора Яна Сербина. Хотя это всемирно известное имя, по-видимому, не произвело на молодого офицера никакого впечатления, он не стал требовать документы у мельника Кушка, бросил лишь небрежный взгляд в багажник и внутрь машины. Трубу, судя по выражению его лица, он счел самым обычным предметом, который берут с собой в дорогу такие корифеи науки, как Ян Сербин.