– И рад бы, но сам еще не понял. Жизнь такая сложная, вам не кажется?
Старший кивнул боевику.
– Сперва мизинец.
Тот с силой опустил лезвие ножа. Острая сталь с хрустом перерубила палец, оттуда выступила красная капелька, а из оставшегося на руке отростка я поспешно выдавил еще несколько капель темно-красного цвета, потом вспомнил, что такой цвет у венозной, а капиллярная вроде бы алая, и сменил цвет на алый.
Вожак продолжал внимательно следить за моим лицом.
– Ого, даже не вскрикнул?.. Хорошая выдержка. Будешь говорить?
Я ответил мирно:
– Думал, вы мне скажете.
Он кивнул боевику.
– Безымянный.
Боевик с довольной улыбкой, явно красуясь, ударил тяжелым лезвием и легко отрубил второй палец. Я снова выдавил нечто красное, сойдет за кровь, они же ожидают именно кровь, вот она и течет…
– Уважаю, – сказал вожак, – снова ни звука. Даже не поморщился, надо же!.. Но учти, сейчас тебе обрубят средний палец, так что не сможешь показывать неприличные жесты, как и стрелять из лука, что было обещано французами английским лучникам перед битвой при Азенкуре.
– Но я ничего не знаю, – ответил я. – Думал, вы мне расскажете, что здесь происходит. У вас такое интеллигентное лицо.
Боевик с винтовкой заржал, его друзья заулыбались шире.
Вожак сказал боевику с ножом раздраженным голосом:
– Руби средний!.. У нас нет времени выколачивать из него дурь.
Боевик приложил острие ножа к среднему пальцу, самому длинному, посмотрел на меня, я взглянул на него. Он нахмурился и начал медленно поднимать тесак.
Вожак сказал настойчиво:
– Говори!.. Лучше жить с отрубленными пальцами, государство выплатит тебе огромную пенсию, чем зарубят здесь в подвале!
– Да, – согласился я, – это лучше.
Он сказал с надеждой:
– Так говори! Не трать мое время!
– Если бы я знал, – ответил я.
Он кивнул боевику, тот с довольной улыбкой ударил. Отвалилась фаланга и третьего пальца, я сосредоточился, создавая красноватую жидкость, чтобы вытекала из обрубка, но чем-то себя выдал, один из боевиков вдруг сказал:
– Босс, а он вообще не чувствует боли. Был у нас один такой, что-то с нервами.
Вожак наклонился ко мне, всмотрелся в лицо, словно видит там что-то особенное.
– Похоже на то. Парень, ты хоть чувствуешь боль?
– Нет, – ответил я честно.
Он выругался, сказал зло:
– Так чего ломал комедию?.. Хоть и не больно, но чем теперь чесать яйца и ковыряться в носу?..
– Одна рука у него еще есть, – сказал тот же боевик, – но лучше и ее отрубить. Так смешнее.
Вожак покачал головой.
– Нет, надо что-то другое. У кого шокеры?.. Проверьте на нем!
Боевик сунул кинжал лезвием в ножны, вытащил из-за спины прикрепленную к поясу, как я понимаю, узкую удлиненную коробочку.
Электрический разряд я ощутил еще до того, как этот шокер привели в действие, этот вид энергии чувствую издали даже в самых малых количествах.
Боевик потыкал им мне в спину, в шею, а старший продолжал всматриваться в мое лицо.
– Ты что, – спросил он резко, – и этого не чувствуешь?
– Обижаете, – ответил я с достоинством. – Я вообще-то чувствительный… Когда молния ударила прямо в темя, было просто здорово! Нельзя ли увеличить мощь?.. Хотя бы до уровня, что вырабатывает городская станция?
Он отшатнулся, некоторое время смотрел в мои глаза, надеюсь, у меня печальный взгляд, хотя с этими тонкостями пока не разобрался, сказал резко боевику:
– Прекрати!.. У него особая подготовка. Жаль, самец. Что ты не с нами.
– Как жаль, – сказал я с печалью, – что и вы ничего не можете мне сказать. А я уж было начал надеяться…
Боевики перестали улыбаться, а тот, что с автоматом на ремне через плечо, сказал встревоженно:
– Босс, с ним что-то не так.
Вожак бросил резко:
– Вижу. Кончайте с ним, а ты, Ворон, подгони автомобиль к подъезду.
Один из боевиков, что с пистолетом в кобуре, торопливо вышел, а тот, что с автоматом, снял его с плеча и взял на изготовку.
Вожак повернулся ко мне, глаза впились в мое лицо злым взглядом.
– Твой последний шанс, – сказал он с нажимом, – дурак!.. Пойми, у нас нет времени с тобой возиться долго.
– Да понял я, – ответил я, – понял.
– Говори!
– Как я понял, – ответил я рассудительно, – вы преступники, да?.. Нельзя же вот так хватать человека, рубить ему пальцы, требовать признания в чем-то непонятном.
Вожак скривился, как от резкой зубной боли.
– Седьмой, – сказал он резко, – кончай с этим идиотом.
Боевик с автоматом радостно оскалился, я видел, как его палец вжал спусковую скобу. Громко хлопнул выстрел, пули вылетели одна за другой в едва заметном облачке дыма, уже горячие и разогреваясь при трении о воздух все больше, с силой ударили мне в лоб.
Вожак смотрел с брезгливой гримасой, но через пару секунд лицо дернулось в недоумении.
– Седьмой, – сказал он, – что такое?.. У тебя холостые?
– Босс, – ответил боевик в испуге, – как можно!
Он поспешно выстрелил короткими очередями снова, потом еще трижды. Я не то чтобы устал сидеть, но это уже бессмысленно, поднялся, оставив липкие ленты на поручнях кресла.
– Значит, – сказал я рассудительно, – вы преступники…. Преступившие порядок и закон… Что же мне с вами делать? Наверное, раз вы люди, то люди должны вас и судить…