Как сообщил мне Алексеев, указом Императора мой «воскресший» приемный отец был лишен всех прав состояния, выведен из дворянского достоинства и заочно приговорен к каторжным работам, а принадлежавшее ему имущество — целиком и полностью отписано в казну. Плакало, в общем, наше с Надей наследство. Впрочем, завещание Огинского в любом случае аннулировалось — он же не умер.
При этом, мое усыновление почему-то осталось в силе. Как ни странно, за мной сохранился даже громкий титул молодого князя. Типа, сын за отца, тем паче — приемного, не отвечает, и все такое. Что ж, и на том спасибо.
Об утраченном богатстве я особо не горевал, разве что за Надю немного переживал: ей же, помнится, из тех средств десять тысяч империалов причиталось. С другой стороны, мы теперь в корпусе, на полном, так сказать, государственном обеспечении: жить есть где, кушать есть что, ну а дальше — видно будет.
И потом, насчет самой Морозовой еще нужно хорошенько разобраться: не сообщница ли она, часом, Сергея Казимировича? Не на пару ли они меня чуть не подвели под монастырь?!
Будет, кстати, сюрприз Алексееву, если вскроется, что Надя замешана! «Среди Федоровских кадетов нет государственных преступников», говорите? А вот не факт еще!
Поезд был тот же самый, что привез нас в Петрополис, но теперь он состоял всего из двух вагонов — недоставало того, где ехал есаул Семенов. Ну, как недоставало: никто из нас, кажется, ничуть на этот счет не переживал и по офицеру Конвоя не тосковал.
Стол в салоне нам накрыли на четверых. Вино на сей раз было красным, и, вероятно, без всяких хитрых добавок: все, что хотела, императорская охрана у нас уже выпытала, да и ехали мы нынче не в столицу — назад, в тихую провинциальную Москву.
А вот первый тост оказался неизменным: «За Государя Императора Бориса!» Поднял его Алексеев.
Второй, кстати, провозгласила Воронцова: за Его Высочество Цесаревича Иоанна. Третий предложил я: за здоровье сотника Емельянова и других пострадавших в ходе пробоя — всего ранения получили четверо офицеров Конвоя, двое — тяжелые. Погибших, к счастью, не было.
Четвертый бокал мы выпили за Федоровский кадетский корпус — это случилось уже к концу трапезы.
Покончив с ужином, я вернулся в купе, снял китель, разулся и только прилег на диванчик, как вдруг услышал в голове знакомо-беззвучное:
«
Подскочив едва ли не под потолок, я скатился с дивана на пол, зачем-то призвав каждой рукой по щиту.
— Фу?!
«
На столике возле часов появился золотой паук. Отпрянув, я торопливо развернул оба щита в ту сторону.
— Да как ты смеешь ко мне являться, тварь?! — прорычал, задыхаясь от возмущения — и отчасти, наверное, оторопи. — После того, что устроил во дворце?!
«
— Вот и пусть услышат! — и не думая сбавлять тон — кажется, даже слегка его еще повысив — воскликнул я. — Покрывать тебя я ни разу не намерен!
«
— Это еще почему? — хмуро буркнул я — уже, правда, тише.
«
— Князя Сергея? — зачем-то уточнил я.
«
— И поэтому ты его бросил? — саркастически хмыкнул я. — Типа, якшаться с каторжником, пусть и приговоренным заочно — не круто?
«