Краденое счастье 2. Заключительная

— Ничего. Слушаю, как твой сын ревет в своей комнате. Я говорила тебе, что эта няня все портит. Она приучила его спать с ней, приучила к сказкам и укладываниям. Дети не должны портить жизнь родителям и… где ты, черт тебя раздери?

— Я скоро приеду. Посиди пока с Мати.

Отключил звонок.

— Откуда ты знала, что он плачет?

— Он сказал мне… плачет каждую ночь.

— Мати не разговаривает.

А сам не может удержаться и трогает, и трогает ее лицо, ее веки.

— Мати уже давно разговаривает, Арманд…

— Давно?

Она кивнула.

— Как ты это делаешь с нами? С ним и со мной? Ты закодирована сводить с ума мужчин Альварес?

— Не знаю… поехали, пожалуйста.

Дернул ее к себе.

— У кого ты была сегодня?

— Забирала бумаги у своего юриста.

— Какие бумаги?

— А я должна все рассказывать? Это не обговаривалось в договоре.

Словно дала ему отрезвляющую пощечину.

— Не должна. Поехали.

Стащил ее с капота, поставил на ноги, и, когда пошатнулась, подхватил на руки и отнес на переднее сиденье.

Глава 17

Он специально такой… Это игра. Только сердце замирает и бьется, замирает и бьется. Арманд никогда не был таким с Таней. Точнее, был. Один раз. В том парке с чертовым колесом. И все. Потом она видела только циничного зверя-потребителя, который унижал и топтал, понукал и ласкал через унижение. И внутри диссонанс. Как будто меня разорвало на две части. Одна из них Таня, которой сердце и душу вырезали тупыми ножницами, а вторая Нина… и они готовы сцепиться насмерть. Сцепиться за него и уродовать друг друга с бешеной яростью. Одна за то, что вторая предает, трахается с врагом и кончает с ним, а вторая за то, что первая мешает наслаждаться… мешает радоваться и чувствовать эйфорию. Как же сильно хочется забыться, отдаться этому смерчу, позволить закрутить себя и растереть в пепел.

Он сжимал мою руку, пока мы ехали домой. Гладил мои пальцы. Ни один мужчина в моей жизни не был со мной нежен. Я не знаю, что это такое, и эта ласка, эти сладкие прикосновения словно смазывают каждую рану бальзамом. Я невольно глажу его пальцы в ответ, и к щекам приливает кровь, когда вспоминаю, что эти пальцы умеют творить с моим телом, какие громкие стоны выдирают из него. Таня внутри шипит «убери руку, не позволяй ему трогать наше сердце, не позволяй искалечить снова и поставить на колени… мы уже не встанем. Второй раз у нас не хватит сил… Мы должны ради Мати его уничтожить!» И я знаю, что она права, знаю, что так и нужно сделать. Играть, отталкивать и снова играть, а потом столкнуть в яму и безжалостно засыпать землей. Ведь я даже мысленно наваяла ему памятник с портретом и датами рождения и смерти. Даже представляла, как скажу Матео, что его отец умер… И, нет, ничто во мне не ужасалось. Я могла вычеркнуть его из своей жизни и из жизни сына так же легко, как он вычеркнул меня и забыл.

— Уверена, что он виноват?

Владимир, как будто какой-то безжалостный прокурор, способный заставить меня испытывать угрызения совести.

— Уверена, что правильно делаешь, наказывая их обоих?

— Муж и жена — одна сатана. Они были заодно. Я не верю, что он ничего не знал, когда она держала меня в подвале в их доме и относилась хуже, чем к собаке.

— Мог не знать. Поверь, жизнь очень непредсказуемая штука. Она не сравнится ни с одной самой изощренной выдумкой!

— Я в это не верю. Он жестокий и циничный хищник. Он способен на подлость, как и она. Ты не знаешь… какой он.

— В тебе говорит ярость и жажда мести. Но ты забываешь, с чем пришла к нему сама. Забываешь о том, что сама договорилась с его женой об этой афере.

— Возможно, но я успокоюсь, когда они все будут наказаны. Не отговаривай меня, Вов…. Не надо. Я шла к этому долгие годы.

— Погубишь его и сможешь дальше жить с этим? Уверена?

— Уверена! Я не смогу жить, если они не понесут наказания!