Краденое счастье 2. Заключительная

Твоя жена держала ее в подвале. Как собаку на цепи. Вся шея была в шрамах, ноги, руки. Кровоподтеки на спине, на груди. Ее били. Ногами, палками. Чем попало. Били беременную. А потом отвезли рожать и вырезали ребенка… сказали, что он умер. Ты ведь догадываешься сейчас, что это за ребенок? Правда?

Танин шов воспалился, она тяжело перенесла операцию, и тогда от нее решили избавиться. Ее выкинули на стройке почти голую. Выкинули там умирать… Будь мужчиной. Отпусти ее. Пусть она начнет улыбаться… Я столько раз слышал ее рыдания и видел ее слезы, что молю у Бога только об одном — пусть она улыбнётся и обнимет своего сына.

Альварес хлопнул крышкой ноутбука и с гортанным стоном закрыл глаза. Вокруг гора пустых бутылок, в пепельнице куча окурков.

Сколько раз он пересмотрел это видео? Не счесть. Это теперь его единственный и любимый фильм, единственный ненавистный фильм. Ничто и никогда не звучало столь убийственно, чем этот монолог человека, который умер более полугода назад… Человека, которого Альварес ненавидел, считал своим соперником и желал ему смерти… а он и так был одной ногой в могиле и сделал для Тани в миллион раз больше, чем сам Альварес.

Смотрит эту запись в пустом офисе, сидя на полу, облокотившись о стену. На столе картонная коробка из-под фастфуда. Откуда вышел, туда и вернулся. Ни черта не было… и ни черта не стало. Бабка права была, человек рождается голым и босым и на столе в морге лежит точно таким же.

Он умер в тот день, когда увидел их обоих в палате. Увидел, как шатающаяся, едва открывшая глаза после операции Таня по стеночке идет в палату к своему сыну, чтобы сидеть на стуле и целовать его пальчики, чтобы читать ему сказки.

Альварес отдал его ей… Позволил лишить себя родительских прав в обмен на свободу… Нет, он бы воевал и ни за что не отказался от своего сына, и скорее всего, победил бы. Но его убило то, что она ему заорала там, в больнице, когда он принес цветы и переступил порог ее палаты.

— Убирайся! Забирай свой веник и убирайся! Я никогда тебя не прощу! Никогда…Никогда…Никогда!

И Мати, бегущий к ней с радостным криком:

— Ниниииии… моя Нинииии.

Арманд поднялся с пола, пошел в туалет, прихватив с собой тюбик с зубной пастой и щетку. Через двадцать минут футбольный зал внизу наполнится детьми. И он сможет отвлечься. Сможет забыть ненадолго обо всем и уйти в игру. Забыть о том, что сына видит лишь издалека, когда сходит с ума от тоски и приезжает посмотреть через забор детского сада… посмотреть, как ОНА забирает Матео, как тот целует ее, льнет к ней всем тельцем. И Арманд не смеет подойти. Он их недостоин… Мати был с ним несчастен. Он не смог защитить сына, сделать его счастливым. Там, на суде… когда отказался в пользу Тани от ребёнка, показали ролик, снятый на смартфон Матео… ролик, на котором Кара швыряет его на кровать и орет, чтобы он заткнулся и не смел реветь. Что, если издаст хотя бы звук, она запрет его в подвале. И так не один раз, и не два. Альварес не справился. Он был отвратительным отцом.

Отказался, а сам поехал в тот же город…. Чтобы бродить под окнами, провожать взглядом и не сметь подойти. Это все, что у него осталось.

Ни дома, ни карьеры, ни сборной. Да он и не смог бы играть. Травма колена дала о себе знать. Его вытаскивала из трясины одиночества только эта работа, куда его взяли по знакомству тренером.

Каждый день одно и то же. Ночью этот ролик, потом сон несколько часов, а потом работа. Детские голоса, летающий мяч и воспоминания детства, стирающие боль от настоящего.

Умылся, долго смотрел, как вода стекает по отросшей щетине. Вытер лицо полотенцем и пригладил волосы. Провел по ним расческой. Спустился вниз, поболтал с охранником, купил минералку в автомате.

Дети уже собирались в раздевалке. Сегодня у него будут новички. Салаги.

— Я взял. Да, мам. И шорты взял и кеды. Холошо. Не делжи меня, я не маленький.

Дернулся от детского голоса, обернулся и застыл, увидев собственного сына. Их обоих. Стоят в дверях зала. Таня держит Матео за руку и смотрит на Альвареса. Мальчик вначале замер, а потом с диким криком «папаааааааааа» бросился на Арманда. От неожиданности тот опустился на колени и сдавил ребенка в объятиях, сдавил так сильно, что, казалось, задушит. Глухо всхлипывая, зарываясь лицом в его волосы.

— Папка мой…папкаааа.