Краем глаза

Вздернутые рукава пижамы открывали новые улики, оставленные болезнью. Мышцы левой руки полностью атрофировались. Кисть, когда-то изящная, скрючилась, словно пальцы сжимали некий невидимый предмет, возможно, надежду, которая никогда не покидала Перри.

Поскольку она могла хоть немного использовать правую руку, выглядела последняя получше левой, но далеко не так, как должно выглядеть здоровой руке. Пол сдвинул вниз рукава пижамы.

Накрыл одеялом иссохшее тело жены до тонюсеньких плеч, правую руку положил поверх одеяла, расправил его.

Болезнь не коснулась ее сердца, не тронула и лица. Она оставалась такой же очаровательной, как в молодости.

Пол опустился на край кровати, взял жену за руку. С момента смерти прошло совсем мало времени, так что кожа еще не успела остыть.

Джошуа Нанн и фельдшер молча вышли в прихожую, плотно прикрыв за собой двери.

Так много лет Пол и Перри провели вместе… но как быстро они пролетели…

Пол не мог вспомнить, когда он полюбил Перри. Не с первого взгляда. Но до того, как девочка заболела полиомиелитом.

Любовь росла и росла, а когда расцвела, корни ее укрепились в его сердце.

Зато он точно помнил, когда принял решение жениться на ней: на первом курсе колледжа, приехав домой на Рождество. В колледже он каждый день вспоминал ее, а как только увидел, буквально растаял от счастья. Напряжение, копившееся долгие месяцы, сняло как рукой.

Тогда она жила с родителями. Они переоборудовали столовую под ее спальню.

Когда Пол пришел с рождественским подарком, Перри лежала в кровати, в красной пижаме, читала один из романов Джейн Остин. Сложная конструкция из кожаных ремешков, блоков и противовесов обеспечивала большую свободу движений правой руке. Книга стояла на специальной подставке, но страницы она переворачивала сама.

Пол провел с ней вторую половину дня, остался к обеду. Ел у ее постели, кормил Перри, следил, чтобы их тарелки пустели параллельно, так что трапезу они закончили вместе. Он никогда не кормил ее раньше, но у него все получалось, а она не испытывала в его компании ни малейшего стеснения. И потому ему запомнился их разговор за обедом, а не движения ложек и вилок.

В апреле, когда он предложил Перри выйти за него замуж, она отказалась.

— Ты очень милый, Пол, но я не могу допустить, чтобы из-за меня ты загубил свою жизнь. Ты… прекрасный корабль, которому предстоит долгое плавание в удивительные страны, я буду тебе только якорем.

— Корабль без якоря не сможет остановиться, — ответил он. — И навсегда останется во власти волн.

Она напомнила, что из-за болезни не сможет выполнять супружеские обязанности, не сможет дать ему то, на что он имеет полное право.

— Твой ум завораживает меня как прежде. Твоя душа прекрасна, — не отступался Пол. — Послушай, Перри, твое тело меня никогда не интересовало. И ты бессовестно льстишь себе, если думаешь, что до болезни приковывала к себе взгляды.

Откровенность, прямота льстили ей, потому что слишком многие не видели ее твердости духа, говорили с ней так, словно болезнь согнула в бараний рог не только ее тело, но и душу… но она все равно отказала ему.

И лишь десять месяцев спустя ему удалось сломить сопротивление Перри. Она приняла его предложение, и они назначили день свадьбы.

В тот вечер, сквозь слезы, она спросила, не пугает ли его ответственность, которую он готов взвалить на себя.

По правде говоря, Пол был в ужасе. И хотя всеми фибрами души он стремился к Перри, какую-то его часть грыз червь сомнения.

Но в тот вечер, когда она согласилась стать его женой и спросила, не боится ли он ответственности, Пол ответил без запинки: «Уже не боюсь».

Но ужас, который он скрывал от Перри, бесследно исчез, как только священник их обвенчал. С первого поцелуя, которым они обменялись как муж и жена, он знал, что Перри — его судьба. И как интересно прожили они эти двадцать три года! Док Сэвидж мог им только позавидовать.

Заботясь о Перри, во всех смыслах этого слова, он полагал себя безмерным счастливчиком и точно знал, что ни с кем другим ему не испытать такого блаженства.

А теперь она более не нуждалась в его заботе. Он не сводил глаз с ее лица, держал ее холодеющую руку. Его якорь ускользал от него, оставлял на произвол ветра и волн.

Глава 48

Проведя вторую ночь в «Слипи тайм инн», Младший проснулся посвежевшим, отдохнувшим… и полностью контролирующим свой кишечник.

Он не мог понять, что же послужило причиной этого дикого поноса.

Симптомы пищевого отравления обычно сказывались через два часа после еды. Но жуткие спазмы кишечника настигли его как минимум через шесть часов после того, как он в последний раз поел. Кроме того, если бы он съел что-то недоброкачественное, к поносу добавилась бы и рвота. А никаких позывов он не испытывал.

Младший чувствовал, что вину за случившееся следует возлагать на его сверхчувствительность к насилию, смерти, утратам. Ранее эта самая сверхчувствительность проявила себя острым нервным эмезизом, теперь вот — чудовищным поносом.