Край

– Наглое игнорирование интересов общественности!

– Чего вы их слушаете? – закричал кто-то из глубины. – Гнать надо!

Масса зашевелилась и показался тот самый настойчивый краепоклонник, видимо, давший обязательство не мыться до безоговорочной победы над НИИ.

– Мы выполняем порученное нам задание, – сказал Саня, не слишком надеясь на здравый смысл возмущавшихся.

– В чем оно состоит? – ехидно поинтересовался краепоклонник под ободряющие крики массовки.

– Хотим понять устройство Края.

До недавних пор это действительно было правдой.

– И как успехи?

– Пока не очень, – признался Саня.

– Братья и сестры, – краепоклонник потерял интерес к Адуеву, полагая, что больше ничего полезного от него не добьется, и обратился к пастве: – Вы собственными глазами видите, как государственные учреждения занимаются вредительством и посягают на устройство мира, подрывая основы мироздания.

Толпа негодующе загудела.

– В этих условиях на нас лежит особая ответственность – быть силой, препятствующей разрушительной деятельности обезумевших ученых. От нас зависит будущее всего живого, и мы обязаны проявлять стойкость и не поддаваться на успокаивающие увещевания и лживые обещания. Наш долг – требовать от государства защиты интересов обычных людей, ответственных членов общества. Мы не имеем морального права на отступление, когда на нас обращены взгляды человечества…

«Как он человечество ловко ввернул», подумал Саня, глядя на одухотворенные лица, с восхищением взирающие на размахивавшего руками пастыря в грязном балахоне из серии «парадное рубище для праздничных мероприятий».

– И мы не должны стесняться проявлять гнев – праведный и спасительный!

Это гораздо хуже. Саня прикинул будущие действия на случай, если эта ватага набросится и попытается растерзать их в клочья «в порыве праведности».

– Но не пристало направлять благородный гнев на слабых духом людей, вынужденных подчиняться преступным приказам…

Саня с облегчением выдохнул. Значит, бить пока не будут.

– Необходимо добраться до корня этой заразы! Руководство института не вправе нас игнорировать! Они пожалеют, что пытались обмануть нас таким наглым образом!

Орава оглушительно загудела и заулюлюкала. Ни дать, ни взять, свора собак, готовая кинуться на прохожего, стоит только хозяину отпустить связку поводков. Потом расселись по автобусам и уехали, оставив обалдевшего Семена стоять в оглушающей тишине.

– Ой, не к добру, – покачал головой Саня.

40.

Краепоклонники с примкнувшими к ним сочувствующими громко орали. Крики прослушивались на любом этаже в любой комнате, словно протестующие слонялись по коридорам, а не стояли на улице.

– Форменное безобразие! – возмущался Кольцов. – Куда смотрит милиция?!

Милиция косо смотрела на фестиваль плакатов и речевок, не решаясь вмешиваться без особого распоряжения. Они не торопились прибегать к силе и проявлять инициативу, рискующую стать наказуемой.

Прибывший на место отряд стоял по периметру шумящей толпы и следил, чтобы никому не набили морду под шумок социального протеста.

– Полное бездействие правоохранительных служб, – негодовал Кольцов. – Они нам производство сорвут. А если покажут по телевидению и прознает центр, последуют неприятности.

Он недвусмысленно уставился на Платона с целью побудить того задействовать пресловутые связи для решения очередной проблемы.

– Я не слепой и сам вижу. Что-нибудь придумаю, нет необходимости постоянно напоминать.

– Просто… – Кольцов не договорил, запнулся, обреченно махнул рукой и вышел, согнувшись под гнетущим взглядом Платона.

Платон рухнул в мухинское кресло. В центре на многое закрывали глаза, если это проходило тихо и незаметно, но в случае сильного общественного резонанса могли и показательную порку устроить. Надо держать ухо востро и чувствительней любого флюгера определять направление ветра.

Пришел Костылев, принес отчет, подписанный Пеплом.

– Вот бумажки, как просили.

Цифры в таблицах свидетельствовали о резко возросшей рентабельности.

– Мы на экспорт работаем, – пояснил Костыль.

– Куда? – у Платона отвалилась челюсть.

– В соседний район возим. Гребут платоновку, то есть «золото», мама не горюй.

– А, в этом смысле…

Костылев отсалютовал и удалился.

Платон провел день, не меняя позы и почти не шевелясь. Дважды в кабинет заглянула Наталья – сначала она собиралась полить цветы:

– Ой, мне показалось, вы на обеденном перерыве. Думаю, пока вас нет…

Флору на подоконнике она все-таки опрыскала из пульверизатора.

Повторно она зашла, чтобы сообщить, что уже поздно, и ушла. Платон рассеянно кивнул.

Из института вышел глубоким вечером. Оглядел безлюдные улицы в поисках служебного автомобиля. На глаза попался замызганный попрошайка, сидевший на перевернутом деревянном ящике и просивший милостыню. Он закутался в плащ с длинными, лежащими в дорожной пыли полами и непрерывно жевал, посматривая на прохожих из-под дырявой шляпы с огромными полями – Платон последний раз видел такую в далеком детстве на фотографиях прабабушки.

– Эй, – крикнул он. – Давай отсюда, бегом. Не нужно сидеть под институтом. Охрану позову, она тебя живо в два счета вытолкает!