Обоз медленно полз по размытой дождями тропе между холмов. Фонси потуже затянул пояс — из одежды у него отобрали только плащ; штаны, рубашку и жилет оставили, даже в жилетных карманах не порылись — и забылся, смотря невидящими глазами в спины прикованных детей, думая только о следующем шаге. В такой полудрёме он шёл, слушая незнакомый говор болыпецов.
— Ситт скръфън ндерьф, йпильтсук нкъторрм ситт. Идьт мымырч, грьтму уптошш. Ушшл, а скръфънъдъплилсук и грхнльсь. Смтритыр чувсльд игрьт кльдундако!
— Ах-ха-ха-ха! Кльдундако!
Хоббит усмехнулся. Эту шутку в Шире рассказывали про Гэндальфа и арчетца (или брийца). Впрочем, в Бри и Арчете про широких хоббитов ходили не менее забавные присказки, вроде загадки «почему ширцы простокваши не пьют»...
Фонси застыл на месте. То есть, левая нога Фонси застыла на месте, а правая продолжала идти и вскоре наткнулась на левую. Хоббит споткнулся и с трудом удержался на ногах, сильно дёрнув за цепь.
— Тъшо! — гаркнул стражник. — Протк захътър?
И это Фонси тоже понял. «Ты что, плётки захотел?» — сказал ему стражник. А до этого рассказывал старую шутку про отпиленный сук, но только вместо арчетца и Гэндальфа там действовали какие-то «скръфън» и «ырч».
Хоббит втянул голову в плечи, чтобы не получить, чего доброго, плёткой, и продолжил идти. Впервые за эти несколько дней — сколько точно, он не знал, первый день или два, а может быть и три, превратились в его памяти в серый и мокрый, как каша, слипшийся комок времени — впервые он обрёл ощущение настоящести происходящего. Теперь у него появилось занятие — слушать.
Язык обозников[17]
был очень похож на Западный Всеобщий: предложения строились точно так же и одинаковых слов было десяток на дюжину, вот только произносились эти слова, как будто говорящий держал в зубах суковатую палку, да ещё при этом тяжко маялся насморком. Кое-какие звуки отсутствовали вовсе, зато «р» иУзнав, что обоз и так идёт на север, Фонси даже успокоился. В конце концов, так его не загрызут по дороге дикие звери, и не убьют разбойники.
Он перестал считать дни. Голод и боль во всём теле от спанья на голой земле, мерное позвякивание цепи, плач детей, чёрные холмы на серой завесе неба — всё было одинаково. Даже погода не менялась — холодный туман от озера утром, а днём — или постоянная морось, или редкие дождики.
Несколько раз Фонси видел большеца, ударившего его тогда по голове. Большеца звали Роръхън, он был начальником стражи и сыном старого Кърмахъна, хозяина каравана. Из обрывков разговоров на привалах Фонси узнал, что Кърмахън каждое лето выходит из Кардуна[18]
и следует вдоль берега, торгуя с какими-то племенами, а потом делает крюк и поздней осенью возвращается в Кардун на зимовье. Детей он, как получалось, тоже покупал по дороге, наравне с прочим товаром. Кърмахън старый и хитрый, говорили про него стражники — он знает, когда и где следует идти, чтобы не наткнуться на таркъров. Каждый год весной Кърмахън и Роръхън вдвоём уходят на разведку и по возвращении знают, где будут кочевать в этот год таркъры и какими тропами лучше всего вести обоз. Что такое таркъры, Фонси не знал.— Это же таркър? — прозвучал над головой хоббита голос Кърмахъна, и Фонси проснулся. За его спиной, совсем близко, он услышал чьё-то хриплое дыхание.
— Не твоё дело. Может и таркър, — ответил незнакомый, чуть сипловатый и угрожающий голос. — Твоё дело довести его до Кардуна.
— В Кардуне, — раздался третий голос, низкий и гулкий, как будто из бочки говорили, — ты продашь его либо одному из нас, либо тому, кто скажет, что его послали мы двое. И всё, больше тебе ничего знать не надо.
Фонси заворочался и чуть приоткрыл глаза. В отсветах костра он увидел Кърмахъна и двух... нет, всё-таки это были не большецы. Один высокий и тонкий, похожий на хлыст, другой — низкий и широкий, смахивающий на очень высокорослого хоббита, — если хоббита одеть в кожаный доспех с железными клёпками, кожу выкрасить бурой глиной, а во рту вырастить пару клыков толщиной с палец. Оба были клыкастые и длиннорукие, с глазами, сдвинутыми назад к вискам. От обоих неуловимо веяло опасностью. Орки, решил Фонси.
Все трое говорили на северном наречии, но Фонси уже совсем хорошо его понимал.