Край безоблачной ясности

— Не думайте о еде, — сжал зубы Гервасио.

— Уже подходим к Трес-Мариас.

— Да. Там разделимся.

— Меня сломали, Гервасио. Меня сломали.

— Не скули. Ты лучше всех знаешь дорогу на Морелос. Кому придется туго, так это мне…

— Должно же кому-то прийтись туго, чтобы все четверо выкрутились. — Фроилан жевал обвисшие усы.

— Хоть бы один-то спасся, — сказал Гервасио, уставясь суровым взглядом на камни.

— У нас в деревне был старик, который решил умереть в одиночестве. Говорят, он всегда этого хотел. Он давно уже представлял себе смерть и думал, что она не застигнет его врасплох. И когда почувствовал, что она приближается, выгнал всех из дому, чтобы встретить ее не на людях, точно желал один насладиться тем, чего так долго ждал. А ночью, когда смерть уже кружила вокруг него и голос у него срывался и падал, будто обваливался кусками, как штукатурка, он дотащился до двери и с выпученными глазами показался на пороге — хотел рассказать другим, какова она, смерть. Я это видел, потому что забрался к нему в сад за апельсинами. Он был благодарен мне за то, что я увижу, как он умирает, уткнувшись лицом в землю.

Педро умолк.

— Нужно, чтобы было кому рассказать… перед концом, за минуту до конца.

— Расскажешь какому-нибудь федералисту.

— Не дадут времени. Найдут одного — тут тебе и конец. Найдут вместе с другим — прежде чем упасть, встретишься взглядом с товарищем.

— Нужен кто-нибудь, кто простил бы тебя, — сказал Педро.

А Гервасио подумал, что прощают стервятники, прощает земля, в которую превращаются останки, прощает червь, справляя свой пир. Стоя под сосной, он простер руку над долиной: он почувствовал в эту минуту, что где-то вдали от его израненных товарищей, вдали от этой скованной, дышащей пылью, унылой земли или где-то глубоко в ее недрах, иссушенных багровыми султанами пожаров и пламенем костров, на которые всходило столько мучеников, или где-то высоко над морем лесов, изглоданных засухой, искалеченных вырубками, — где-то на том краю нерасчлененного мира, который зовется Мексикой, должно таиться спасение такого человека, как он, измазанного в нечистотах и изнемогающего от усталости, отсутствующего в памяти других мексиканцев, но верного им, и верного им только тогда, когда он верен себе самому. Спастись сегодня, спасти себя, свою шкуру, чтобы завтра спасти остальных. Они хотят, чтобы я умер вместе с ними; эта безличная, общая смерть кажется им не такой страшной. Они считают, что мой долг погибнуть вместе с ними. Они даже предпочли бы, чтобы я умер раньше и тем облегчил им смерть. Я готов спасти их, если они дадут себя спасти. Но только если я сам спасусь, я смогу сегодня спасти их, а завтра других.

— Вы же видели с банши, — говорил Фроилан, — как расстреляли и бросили в огонь генерала Эрнандеса. Его увели одного. То же самое ждет и нас, если нас схватят опять. Лучше уж здесь, в горах, всем вместе.

— Я не хочу умереть ни один в лесу, ни в тюрьме, окруженный врагами, — всхлипнул Синдульфо.

Пола отступил и сухой веткой хлестнул Синдульфо по спине; свет, пробивавшийся из долины, смягчал гневный блеск его глаз.

— Дурак! Чего ты болтаешь? Не понимаешь разве, что ты и так обуза для нас со своей больной ногой, будь она проклята?! Чего ты еще хнычешь, тоску наводишь? Я тебе покажу!

— Ладно, ладно, старшой… больше не буду.

— Хватит, Гервасио, — удержал его за руку Фроилан. Из леса тут и там стали подниматься дымки и потянуло запахом смолы и горящих листьев.

— Ладно, пошли. В лагерях уже кухарят: видите дым. Каждый такой столбик может означать и друга и врага. Но кто проголодался, пусть идет прямиком к любому…

Близ Трес-Мариас они разделились. Фроилан поддерживал Синдульфо, обняв его за пояс. Педро шел позади Гервасио, понурив голову и растирая руки, чтобы не закоченеть в ледяном тумане.

Земля под ногами Гервасио и Педро была холодна, как покойник; и мертвенно бледным было ее вспухающее с каждым шагом лицо — покрытые инеем скалы и ели. Чтобы добраться до первого сапатовского лагеря, надо было обойти пост федералистов, где несли караул иззябшие солдаты, и хижины, откуда доносился запах подгоревшей еды. Под вечер Педро вдруг схватился за живот и упал на колени. Его начало рвать. В лесной чаще сгущались сумерки. Педро с перекошенным ртом и выпученными глазами безмолвно просил отдыха, передышки.

— Уже темнеет, Педро. Пройдем еще кусок вместе, потом разделимся. Ну, вставай.

— Верно сказал Фроилан: как с генералом Эрнандесом. Сперва расстреляли, потом сожгли. То же самое ждет и нас, Гервасио. Лучше остаться здесь, в лесу, и умереть по-божески. Куда мы идем? Скажи мне, Гервасио, куда мы идем?

— Хватит разговаривать. Дай мне руку и встань.