Край безоблачной ясности

В воскресенье, на рассвете, еще до того, как зазвонили колокола приходской церкви, заспанный Гервасио шел по гулкой тюремной галерее. Он щупал свои плечи, лицо, живот, мошонку: его тело имело больше права на жизнь, чем он, а оно-то и умирало. Он ничего не видел вокруг — ослепляла плоть. Потом ему захотелось вспомнить все, мысленным взором обежать всю свою жизнь; память остановилась на птице, мочившей крылья в реке где-то в Тьерра-Кальенте. Он хотел перескочить на другое, на родителей, на женщин, на жену, на сына, которого он не знал, но видел только мокрую птицу. Конвой остановился, и из другой камеры вышли Фроилан, Педро и Синдульфо. Он не видел их лиц, но знал, что это они, потому что сразу перестал вспоминать и понял, что они идут во главе осужденных. Всем четверым было предназначено умереть вместе. Лицо его овеял влажный утренний воздух. Им овладели те же мысли, что и в горах, и он почувствовал себя великим. Они дошли до стены и повернулись кругом, лицом к винтовкам.

— Мы бежали вместе, — тихо сказал товарищам Гервасио Пола.

— Ну и паршивая смерть, — вздохнул рядом с ним Синдульфо. — Только и проку, что разведет нас, наконец.

— Погибнем вместе, — сказал Гервасио, набрав воздуху в легкие. — Дай мне руку. И скажи остальным, чтобы взялись за руки.

Тут он увидел глаза товарищей и, почувствовав, что перед ними уже предстала смерть, зажмурился, чтобы жизнь не покинула его раньше времени.

— Да здравствует Мадеро! — крикнул Фроилан в ту минуту, когда грянул залп.

Разорванная на куски птица упала в реку Тьерра-Кальенте, и капитан подошел добить четырех мужчин, корчившихся в пыли.

— Когда вы наконец научитесь убивать их одним выстрелом, — сказал он солдатам; и ушел, разглядывая линии своей руки.

— Мой отец, мой отец, мой отец

Чад от пережаренного жира, распространяясь по внутреннему двору, поднимался в комнату Родриго Полы, на плоские крыши, в прозрачную высь и смешивался с другими запахами города. Элегантная и надушенная Пимпинела де Овандо в черных очках шла по Мадеро к конторе Роберто Регулеса. В голове ее четко, как на аспидной доске, вырисовывались цифры. Триста акций. Сорок пять тысяч гектаров. Место для Бенхамина в банке Роблеса. Вопрос об ужине у тети Лоренсы был улажен. Через посредство Регулеса можно было вернуть некоторые земли. Цифры стерлись, и всплыл образ тети Лоренсы, обремененной годами и воспоминаниями, сквозь который проступали другие образы: Порфирио Диас, ландо перед отелем «Портерс», затененная деревьями Сокало, тенты и островерхие крыши, много слов Я в течение долгих лет терпеливо ждал того времени, когда народ будет подготовлен к тому, чтобы выбирать и сменять состав правительства республики в период избирательной кампании, не опасаясь вооруженного мятежа, и ныне полагаю, что это время настало и давний крепкий аромат.

СЕМЬЯ ОВАНДО