Край безоблачной ясности

Старик с желтыми усами и палкой с медным набалдашником, пользуясь воскресеньем, выводит своего внука из темного дома на улице Эдисона и тащит к Лошадке, где они садятся в автобус, который идет в Ломас. Старик, подрагивая в коленях, усаживает мальчика у окна и, потрясая геройской палкой, указывает ему дома, которых уже нет, — особняк Итурбиде, особняк Лимантуров, кафе «Колон», и те немногие, которые, на его взгляд, заслуживают упоминания, хотя и сохранились. «Раньше на этом проспекте были сплошные дворцы», — говорит он мальчику и тычет пальцем в стекло, не обращая внимания на грубые окрики толстяка-шофера, который только на оживленных перекрестках перестает заглядывать в спортивный журнал и прикладываться к бутылке с лимонадом. «После генерала Диаса этой стране пришел конец, мой мальчик, пришел конец», — а мальчик лижет мороженое и закидывает голову, чтобы измерить взглядом высоту новых зданий, выходящих на площадь Колон, но старик их не видит, он видит только то, что стоит перед его мысленным взором, и, приоткрыв вялый рот, ожидает очередного дворца порфирианских времен: эти островки, сохранившиеся в его памяти и отвечающие его вкусу, окружает пустыня цемента и стали. После памятника Куаутемоку, где в автобус садятся десятка два потных пареньков в красных майках, с футбольными мячами под мышкой, глаза у него делаются масляными, и он, вертя палкой, описывает сады, где он бывал, экипажи, которые были в моде в ту пору, ливреи лакеев и кучеров и нечто такое, что он не может толком назвать, — другой ритм шагов, другой запах, другую манеру держаться. «У нас навсегда отняли этот город, сынок! Раньше это был настоящий город дворцов. Смотри хорошенько на то, что я тебе показываю, и перестань лизать мороженое!» Он хочет упомянуть о губернаторе Ланда-и-Эскандона, но подозревает, что мальчик ничего не поймет. Вот они и в Ломасе. Старик с ужасом смотрит на здание в колониальном стиле со множеством лепных украшений, ниш и желтых витражей. Он стучит палкой оземь. «Раньше здесь было чистое поле».

ГОРОД ДВОРЦОВ

Федерико вошел в туалетную комнату жены, где стоял густой запах духов и пудры. Раздвинул голубые тюлевые гардины; сидя перед трельяжем, Норма тщательно укладывала волосы; при виде мужа она запахнула халат на груди и слегка улыбнулась. Роблес остановился возле гардин и попытался поймать взгляд Нормы в зеркале; потом оглядел ее бюст, спину, волосы цвета красного дерева.

— Да? — спросила Норма лишенным всякой интонации голосом.

— Нет, ничего… Я зашел только узнать, какие у тебя планы на сегодня… — Федерико подумал, что это отсутствие модуляций в вопросах и ответах уже стало для них обязательным и естественным. Они никогда не нарушали вежливости. Между ними никогда не бывало сцен. Но со спины она выглядела такой беспомощной, такой слабой и хрупкой.

Норма взяла пуховку и припудрила шею, взметнув розовое облачко.