Край чудес

Тот ждал их, наполовину высунувшись из пустой рамы. Кира махнула рукой, мол, все в порядке, и решительно шагнула к Южину, задумчиво ковырявшему приклеенный к стене плакат каких-то патлатых гитаристов – выцветших и изрисованных маркером в самых неприличных местах.

– Прикинь, что нашли, – сказал он, кивая на плакат. – Это же Guns N’Roses. Висят тут, наверное, с конца девяностых. Уже подсняли. Будет крутая вставка…

– Перестань его задирать! – сдерживая злость, сказала Кира.

– Кого? – Южин даже не повернулся к ней.

Все такой же лощеный и готовый к съемке, но удивительно вписывающийся в общий антураж. И от этого Кира разозлилась еще сильнее.

– Костю. И подначивать его не надо. Он нестабильный, понял? Правда верит во всю эту дичь. Или думает, что верит.

– А мне с этого что? – Южин отошел от плаката и лениво размял шею руками.

– Тебе абсолютно ничего. А мне его жалко.

– Ну если жалко, так отдай ему свой гонорар, – и осклабился, демонстрируя ровный ряд идеально белых зубов.

«Виниры, наверное, – не к месту подумала Кира. – Стоят как крыло от самолета».

– Как же ты задрал со своими деньгами, – не удержалась она.

– А ты сюда за идею пришла? – поинтересовался Южин.

– Нет, сюда я пришла заработать. – От злости у Киры даже язык онемел: Южин точно знал, куда целиться.

– Вот и работай, – сказал он. – Или не мешай своему дружку. От него хоть какой-то профит.

Кира все ждала, что сейчас у нее за спиной вырастет Тарас. Ей даже хотелось, чтобы тот схватил Южина за шиворот, хорошенько встряхнул и дорогие зубы стукнулись бы друг об друга, скалываясь по краям. Но в рекреации они с Южиным были одни. Кира выглянула наружу. Костик увел Тараса к лестнице и теперь светил там фонариком, показывая граффити на половину стены.

– Следующая остановка – Край, – паясничая, объявил Южин. – Хватит на меня крысить, хорошо? Пойдем лучше посмотрим, откуда стартуют местные летуны.

Он пролез через раму, стряхнул с куртки пыльную труху.

– Не смешно, – одернула его Кира. – Там вообще-то люди умирали.

– Я знаю, – глухо ответил Южин и пошел на свет фонаря.

А потом фонарь вспыхнул и погас.

ТАРАС

У Деточкиной всегда был неожиданный вкус. То она начинала носить льняные платья в пол, то выбривала висок, то ходила вся обмазанная блестками. Но пристрастия к парфюму, от которого в носу будто еж ворочался, Тарас за ней не отмечал. До сегодняшнего дня. Пока они сидели в фуд-корте «Флакона» – бургер с куриной котлетой у Тараса, веганский боул с тофу и авокадо у Деточкиной, – ее тяжелый, церковный даже запах смешивался с запахами людей и их пахучей еды. Но стоило выйти наружу, свернуть с шумной парковки, где слушали техно подростки в дорогих мешках-худи, как дышать стало абсолютно нечем. Словно оказался в душный полдень в очереди на причастие. Вокруг чадят свечи, бабки какие-то молятся, а ты стоишь и думаешь: если потеряю сознание, то мама и не заметит, так и будет тащить вперед, а толпа придержит с боков, чтобы не упал.

– Воздух-воздух, это земля, – позвала его Деточкина и оказалась совсем близко.

Вместо асимметричного платья на ней были широкие джинсы и спортивная куртка, а под ней полупрозрачный топ без лямок. И без лифчика. Тарас все не мог понять, отчего перехватило горло – от этого топа или от аромата старушечьей очереди в пасхальное воскресенье.

– Земля-земля, – подыграл Тарас. – Воздух слушает вас затаив дыхание.

Деточкина как раз подошла к кульминации захватывающей истории взаимоотношений известного режиссера и местечковой звезды инстаграма, которая из штанов выпрыгивала, только бы засветиться в его полном метре. Не было бы Тарасу так тяжело дышать, он бы проявил самый живой интерес, но Деточкина подбиралась все ближе. И полупрозрачный топ тоже.

– В общем, она в день постила по штук двадцать сторис, как они на Патриках зажигают и на Стрелке тусуются. А потом он в Нижний поехал на съемки. А она в Москве осталась. Патрики Патриками, а полный метр не тронь. Финита ля комедия, короче.

Тарас попытался улыбнуться и легонько отодвинулся. Они стояли позади бокового входа, опершись о длинный шлагбаум, выкрашенный в яркий фиолет. Деточкина придвинулась еще ближе. Глянула вскользь, взлохматила короткие волосы – все-таки стрижка ей удивительным образом шла.

– Я машину бросила через дорогу, – сказала она. – Поехали покатаемся? Можно до Останкинского сквера. Уточек покормим.

На парковке было темно. Уточки давно уже отчалили на боковую. Под полупрозрачным топом Деточкиной многообещающе вырисовывалась грудь. Ничего не стоило сейчас просунуть руку между ее спортивной курткой и телом, скрытым тончайшей тканью, буркнуть что-то неразборчивое в бороду, которая внезапно стала спусковым крючком интереса, пойти через дорогу, сесть в машину и поехать – может, кормить уточек, может, нет. Только пахло от Деточкиной тошным церковным полднем, куда мама привела Тараса помолиться за отца, укатившего в первую свою вахту на шесть бесконечных месяцев. И слезы, недореванные тогда, всколыхнулись то ли в памяти, то ли уже на подступах к глазам.