Край неба

Живя на заливе, Игореха вспоминал полеты редко и равнодушно. И если раньше это равнодушие насторожило бы его — возможно, даже испугало, то теперь ему было безразлично. Другие мысли бродили в его голове. Гуляя в лесу, рассматривая какую-нибудь колючку, Игореха дивился тому, как мудро устроена природа: ничего лишнего, все к месту, все — совершенно, и если бы люди больше всматривались в природу, то и жизнь стала бы лучше. Игореха мечтал, как можно бы разумно все устроить, чтобы человек не только работал, но и имел возможность подумать, оглядеться, что-то постичь. Ведь к такой жизни стремились во все времена… От этих мыслей тепло становилось на душе, и Игорехе казалось, что он счастлив. Опасные мысли, и тому, кто начинает задумываться о жизни человеческой, нет больше места среди людей, потому что людям нужна не какая-то призрачная и далекая жизнь, похожая на мираж, а та, в которой они живут. Однажды Игореха понял, что совершенство самолету могут дать только пилоты, — мысль об этом промелькнула и пропала: он не стал думать об авиации, потому что авиация — это только часть целого, и живет она по тем же законам.

Хорошо было на заливе, и Игореха подумывал даже о том, что надо бы оставить полеты, поселиться в каком-нибудь укромном месте, подальше от людей. Думать об этом было приятно.

И все же в начале сентября он вернулся к самолетам.

Вылетали они из Мурманска. Заканчивалась посадка пассажиров, и Сермяков, разговаривая с Игорехой, следил, чтобы из-за какого-нибудь пустяка не вышла задержка рейса. Он сидел в своем кресле, посматривал то на Игореху, то в открытую форточку и видел, как дежурная по посадке, высокая молодая женщина, отталкивала какого-то пассажира. Его лица Сермяков не видел, отметил только, что, несмотря на холод, тот был без плаща, в поношенном сером костюме, да еще и разорванном у плеча.

— Ты пьяный! Иди отсюдова!..

С этими словами дежурная прикладывалась кулаком к груди мужчины, сталкивая его с трапа, вокруг которого стояло еще несколько человек, желавших улететь.

Что-то подобное Сермяков видел не раз, и поэтому сцена эта интересовала его мало. Он повернулся к Игорехе и продолжил разговор, который они вели еще до посадки.

— Вот ты ходил, думал, — сказал Сермяков, — а теперь рассказал нам. Это хорошо, но, понимаешь, справедливость — штука мудрая. — Он помедлил и с усмешкой закончил: — Всем хорошо никогда не будет.

— Будет, — сразу же ответил Игореха, угадав мысль командира. — Вот как только люди поймут, что надо вместе…

— Люди никогда не поймут! — перебил его Сермяков.

— …что только вместе, — закончил Игореха и добавил: — Другого выхода нет, я думал… Нет! понимаете?..

Игореха сказал это с таким убеждением, что Сермяков в удивлении вскинул брови: теоретически он понимал, мог даже согласиться и помечтать, но он-то был практик и видел жизнь по-другому.

— Да, — значительно сказал он после раздумья. — Это, конечно, было бы хорошо… там равенство, братство. Но кто же это осилит?.

— Как кто? — удивился Игореха. — Люди.

Сермяков этого только и ждал. Лицо его прояснилось, словно бы он вспомнил что-то приятное до невозможности.

— Люди не осилят, — сказал он веско. — Слабы!

И, полагая, что его слова неотразимы, повернулся к форточке. Там продолжалось то же самое: дежурная не пускала пассажира.

— Мне очень надо, — просил мужчина, протягивая билет и не обращая внимания на толчки. — Я с этого рейса, поймите..

Он упрашивал дежурную, сбивчиво рассказывая, что сезон закончился и ему надо немедленно улететь, а то он останется..

— И останешься! — заверила его дежурная. — Пить меньше надо! Отгоняем трап! — Дежурная выкрикнула еще что-то и столкнула пассажира. — Слазь!

Трап плавно тронулся, и тогда пассажир, понимая, верно, что если не вылетит сейчас, то и вообще не вылетит, а возможно, от чувства несправедливости, взвыл по-звериному и метнулся к двери. Дежурная, не ожидавшая такой прыти, успела схватить его за рукав.

— Ах ты тварь такая!..

— Не пил я! — с трудом выговаривал пассажир, пытаясь вырваться из рук дежурной. — Билет у меня!.. Не имеете права!..

— Права захотел… Милиция!..

— Заблажила, скверная баба, — сказал Сермяков, наблюдавший все это, и резко, как из катапульты, выбросил себя из кресла. Игореха, ничего не понимая, кинулся за ним. Он кинулся только потому, что прыжок Сермякова был какой-то звериный, и увидел, как Сермяков уже сграбастал пассажира, вырвавшегося от дежурной и взбежавшего по трапу.

— Сермяков! — закричал Игореха, понимая, что через мгновение пассажир будет скинут на землю.

Никогда раньше Игореха не называл командира по фамилии, и Сермяков с удивлением оглянулся. Он бы не был самим собой, если бы за секунду не разложил всю ситуацию по частям: дежурная — наглая особа, пассажир, возможно, и выпил, но ему надо улететь, сам он, Сермяков…

Мужчина, беспомощно висевший на своем сером пиджаке, как на парашюте, был опущен на трап.

— Посадить! — рявкнул Сермяков и по-бычьи закрутил головой.

— Чего? — дежурная подумала, что ослышалась. — Я докладную на вас подам!