Край света

Я расслабил руки, выскальзывая из захвата, и кувырком по травке ушёл от противника. Поднялся, повернулся к Чахлому.

Тот стоял, чуть склоняясь – не рассчитал, видимо, по первому разу, да и утащило его за моей ускользающей массой вслед.

– Ещё! – рявкнул Чахлый.

Я пожал плечами и двинулся на второй заход.

Потом потребовался третий и четвёртый, и пятый. Чахлый в удовольствие валял меня по травке, с каждым разом всё более оттачивая движение. Да и мне приятно покалывало мышцы, размятые привычной работой.

Чахлый остановился только когда довёдённое до автоматизма движение стало идеально вливаться в мой рывок, выполняемый на полной скорости.

– Хорош, – выдохнул он и смахнул пот.

Мне и самому хотелось вылезти из рубашки и посушиться на солнышке, но порывистый ветер, гонящий от края гор тучки, подсказывал – не стоит. Начсмены махнул рукой, и мы неторопливо направились обратно, где на плацу, будто невзначай, прогуливались бойцы, не занятые на постах, но их численность говорила сама за себя.

Я сосредоточенно вытаскивал иголки, запутавшиеся в рукавах рубашки. На спине, наверное, их стая, но это позже.

– Добрый приёмчик, – усмехнулся Чахлый, посасывая оцарапанные о камни костяшки. – Вроде и не делаешь ни черта, а результат мордой об асфальт. Ты где такого нахватался-то? На самбо не похоже, на классику тоже.

Мне до томления в груди вспомнилось ДоДзё в полуподвале, где в окна под самым потолком смотрелись туфельки и ботинки проходящих мимо людей, где текли рамы в дождь и лютый зимний холод заставлял, выходя на разминку, стучать зубами. Маленькое ДоДзё, где едва помещалась дюжина здоровых прокаченных мужичков, молодых, с буйной силушкой и куриными мозгами. И сенсея. Добродушного старичка, хилого – плевком перешибёшь, с вечно приклеенной улыбкой и всегда блестящими детским восторгом глазами. Они становились другими – прозрачными, равнодушными – только в схватке. И тогда странный мороз пробегал по загривку. От этих глаз и не сходящей улыбки. Тогда я ещё не знал, как так бывает…

– Айки-дзютцу, – коротко ответил я.

Чахлый с интересом покосился.

– Слышал, – степенно кивнул он. – Но не занимался. Это всегда было где-то из области фантазий. А тебе, значит, свезло.

Я кивнул. Можно сказать и так.

– Не похоже на тебя, – сказал он, опять обсасывая пыльные кровоточащие ссадины. – Тебе бы в вольную… А вся эта карусель узкоглазых… Заумная она. Не похоже на тебя, – повторил он.

В глаза не посмотрел. Испытывал?

Я пожал плечами.

– Молод был.

Прозвучало так, словно сказал, что пошёл туда по дурости. Но это было не так. Помню ещё, как сидел на корточках возле тусклого жёлтого окошка и, грея руки подмышками, вглядывался за узорное стекло на кружение людей, на магию схватки. Это была первая школа, куда я пришёл сам и сам упорно работал до самого конца, до того момента, как сенсей уехал. Не повлиял ни запрет матери, ни собственная робость – работал.

– Ну и как оно? Японо-дзютцу твоё? – спросил начсмены.

– Интересно, – осторожно отозвался я. И хмыкнул: «будто сам сейчас не почувствовал!»

Чахлый улыбнулся:

– Да, не. Я про тактику.

Я прошёл пару шагов, прежде чем сумел сформировать внутри ответ. Такой, после которого вопросы прекратятся. И решил, что лучше всего подойдёт этот:

– Учитель говорил, что важно только одно правило.

– М?

– Дай дорогу дураку, – буркнул я и замолчал.

Объяснять на пальцах я не умею и вряд ли смогу передать, что самое главное не приёмы, а умение сливаться с рывком врага. И уж тем более не сумею рассказать о том, как морозит нутро, когда ты вкладываешься в удар, стремясь проткнуть кулаком хребет тщедушного старика перед собой, а через мгновение видишь его наклеенную улыбку и тебя затягивает в темноту вихря падение. Это – личное. Настолько личное, что даже умей я трепать языком – всё равно не получилось бы.

Чахлый поглядывал на меня искоса и усмехался.

До плаца дошли, больше не проронив ни слова.

– Пошли, покажу «объект», – откинул сигарету Чахлый.

Мы вышли к впечатляющему котловану.

– Тут, – Чахлый махнул рукой. – Уйма труда ушла. Горы, едрит их налево. Плоскости нет. Тут инженегры почвы щупали, где будет возможно срыть. А всё равно – взрывать приходится. Вон, глянь…

Я взял предложенный бинокль и посмотрел на дальнюю сторону. Уже при незначительном увеличении стали хорошо видны и люди, копошащиеся на склоне, и машины.

– Профессору приходится докладываться перед каждым взрывом, – усмехнулся Чахлый. – У него техника работает, фиксирует любой чих. А, в общем – дела движутся. В конце недели руководятлы столичные приедут глянуть, потому сейчас пузо рвём, торопимся.

– Понятно, – отозвался я, разглядывая в бинокль «объект». На стройке работали, в основном, узкоглазые и было видно, что работали из-под палки. Несколько десятков бойцов охранения с оружием наперевес стояли возле специалистов, то ли прорабов, то ли инженеров, которых отличала более-менее опрятная форменная одежда и то, что в общий гвалт они не лезли.

– Это кто?

Чахлый всмотрелся.

– А… Эти? Прорабы. Тоже из обезьян, но цивилизованные. Они, как мы, по контракту.

– А остальные?

Он пожал плечами: