Край вечных туманов

Голос отца прозвучал настороженно. Если бы такая мелочь, как ложь, еще могла бы меня смутить, я бы неминуемо ощутила стыд. Ведь я солгала графу д'Артуа. Боже, как давно это было – словно в другой жизни.

– Принц уверен, что Жанно – его сын. Я много раз твердила ему об этом, и он поверил. Если вы ненавязчиво намекнете на это обстоятельство, Жанно без промедления получит титул принца и имя нашего рода.

– Это правда?

– Что?

– Что граф д'Артуа – отец Жана.

– Разумеется, нет. Вы же знаете, что Анри де Крессэ…

Я не закончила, да и отец не слушал меня. Казалось, он глубоко задумался. Что он ответит мне? Возможно, будет возмущен, как истинный аристократ, узнав, что его дочь опустилась до откровенной лжи? Нет, для отца это было бы слишком. Он никогда не вел себя как Ланселот или Персифаль; у него слишком много для этого здравого смысла.

– Кто еще знает имя настоящего отца Жана?

– Почти никто. Вы, Маргарита и я…

– Не продаст ли ваша горничная эту тайну?

Я тихо рассмеялась.

– Маргарита служит нашему семейству тридцать лет, а для меня она стала матерью. Ее не касается даже тень подозрения.

– Стало быть, вы сделали правильно. Я тысячу раз предпочту ложь, чем отцовство Анри де Крессэ. Спасибо вам за то, что откровенно признались. Это поможет мне вернуть Жану титул… А сам Жан – ему бы тоже не мешало быть уверенным, что принц крови – его отец. Не рассказывайте ему ничего о виконте.

Уставшая, я завернулась в бурнус; под головой у меня было седло. Таковы лесные ночевки… Я уже привыкла к ним. Лето выдалось теплее, мягкое, было почти приятно спать на воздухе. Если бы еще меньше досаждали комары… Широко открытыми глазами я смотрела в бездонное темное небо. Впервые за много месяцев я пребывала в спокойствии; мне не нужно было никуда бежать, ни от кого скрываться. Все предосторожности принимались за меня, я не знала никаких забот. Именно поэтому во мне возникало чувство благодарности к отцу…

И еще я вспоминала Рене. Его лицо всплывало перед глазами как бы сквозь туман, я лучше помнила его бархатный голос, его иронию и насмешливые искры, плясавшие в глазах. А еще, то томное, сладострастное желание, разливавшееся по телу, когда он прикасался ко мне. Каким он должен быть хорошим любовником, а я так и не узнала этого… Мы вели себя как дети, я кокетничала, выжидала, сама не зная чего… Бред сладостных воспоминаний рассеивался, я снова была буквально раздавлена отчаянием. Мы впустую потеряли шесть месяцев, без конца выясняли отношения… А теперь Рене в тюрьме; меня столько раз насиловали и унижали. Даже если нам суждено снова встретиться, он не простит мне этого. Хотя видит Бог, я ни в чем не виновата.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей и не расплакаться, я тихо поднялась, подошла к детям, мирно спавшим на соломенных тюфяках. Жанно, как всегда, сбросил с себя одеяло, одну руку своевольно откинул в сторону, прямо на лицо Авроры. Я осторожно склонилась над ним, мягко прикоснулась губами ко лбу.

– Мой маленький принц, – прошептала я. – Спи! И расти побыстрее. Мне так хочется, чтобы ты стал взрослым и сильным.

Он не слышал моих слов и тихо дышал во сне. Я еще раз поцеловала его, поймав себя на мысли, что принц, пожалуй, был прав, и Жанно лучше пока ничего не знать о своем настоящем отце.

8

Замок Шато-Гонтье был нашим родовым, но заброшенным поместьем. Возведенный почти одновременно с Сент-Элуа в XII веке во времена Филиппа-Августа, он тем не менее никогда не подвергался перестройкам и до сих пор хранил на себе печать средневековья. Это был большой, мощный замок, прислонившийся к стофутовой скале над речкой и вздымавший свои башни над вековыми дубами, окружавшими его. Крепостная стена несколько обветшала и, уже начавшая разрушаться, скрывала квадратный замковый двор, часовню, казарму, построенную некогда для лучников, амбары и конюшни. Все это было в полном порядке, но казалось таким древним, что невольно увлекало воображение в минувшие столетия.

Везде здесь можно было наткнуться на вещи, помнившие еще средневековье. Здесь не было напоминаний о помпезных эпохах барокко и кокетливых временах рококо. Длинные каменные коридоры освещались дымными ржавыми факелами, голоса под готическими сводами часовни звучали до жуткости гулко… Не было ковров, светильников с мягким светом', изящных зеркал и прочих милых атрибутов, создающих уют; окна тут были узкие, Как витражи в церквах, и тщательно закрытые коваными решетками. Камины топились вовсю, но постель оставалась холодной, а солнце нехотя проникало в слишком большие комнаты. В сундуках, таких тяжелых и окованных железом, хранились роскошная одежда времени Луи XII и даже фолианты, отпечатанные еще при Гутенберге, а сквозняк заставлял бряцать старинные мечи и шлемы, забытые на стенах. Здесь я впервые столкнулась с живыми отголосками истории.