Крайняя маза

- Понимаешь, люди же от неразумных животных произошли, совсем недавно произошли, потому и живут пока, как животные, сами по себе и с одними животными инстинктами. Вот представь стадо шимпанзе, живущих где-нибудь на склонах Килиманджаро. Они просыпаются утром, едят зелень, потом чистят свои шкуры, потом валяются до обеда, потом идут на новое пастбище. Едят, ложатся спать, спят, потом чешутся, потом опять едят. И все это изо дня в день, от рождения до самой смерти. Здорово, да? И вот, этим самым шимпанзе высшее божество, высший разум вкладывает в голову частичку самое себя. И шимпанзе чудесным образом превращается в человека. И просыпается утром, ест, идет работать, чтобы иметь еду, снова ест, спит, трахается, а в промежутках между всем этим пьет "Клинское". То есть в принципе занимается тем же, чем занимаются шимпанзе. Так зачем же ему эта божья искорка в голове? Для чего она? Чтобы есть не ветви деревьев, а кефирчик от "Данон"? Чтобы чистить зубы не ногтем, а электрической зубной щеткой? Или чтобы, сидя в Моршанске, болеть за Чикаго Блек Хоукс?

- Наверно, искра божья не во всех попадает... - ответил Шура, вглядываясь в собеседника: "Дурак или просто лапшу вешает?".

- Во мне эта искра точно есть, но я хотел бы, чтобы ее не было... Недавно фильм видел о стаде горных горилл. Вот где счастье! Особенно когда людей поблизости нет. О, как я хотел бы быть обезьяной! Хотя, если рассудить, я и есть обезьяна. Знаешь, что меня больше всего ужасает? Я, тупой, совершенно никчемный человек, вечно ошибающийся человек, низменный человек, оказывается, еще и стою над кем-то! И это меня ужасает, ужасает и подвигает на действия, на попытки поднять до своего уровня, то есть до уровня тупого, никчемного и низменного человека! Представляешь, поднять!

- Вроде немного выпил... - выдержав паузу, проговорил Шура. - Пургу такую гонишь через... через умную голову.

Смирнов заулыбался комплименту.

- А что касается обезьян, - начиная чувствовать свое превосходство, продолжил Шура уже менторским тоном, - то это же каждому ясно, что человек счастлив, пока он не читает серьезных книг, пока не думает глубоко, пока он нормальное животное... И вообще, кончай трепаться, надоело. Я думал ты серьезный человек...

Смирнов остановился и, на глазах трезвея, смотрел на него с полминуты.

- Дурак ты, - сказал он, наконец, отечески. - И потому не понимаешь, почему я все это говорю. Про дурость, про обезьян, про апокалипсис через триста лет.

- Трепач, потому и говоришь.

- Да нет... Понимаешь, если мы срочно не станем людьми, то этот апокалипсис через великую сушь непременно наступит. Понимаешь, мы должны срочно забыть, что такое национальность, вероисповедание, богатство, первенство, бессмысленное размножение! Если не забудем и будем гнать пургу как прежде, то уже через несколько десятилетий, а может, и при нашей жизни, начнутся кровопролитные войны за территории, на которых можно существовать, слышишь, не жить, а существовать!

- Зря ты беспокоишься. Никакой великой суши не будет. Американцы клин клином вышибут - взорвут над Африкой и Китаем десяток-другой водородных бомб...

- Ну и что? - не понял Смирнов.

Стылый хохотнул.

- Как ну и что? Всемирная сушь ядерной зимой успокоится!

- Не удивлюсь, если так и будет, - сказал Смирнов, усмехнувшись. И проходя вперед, спросил:

- Что с машиной будем делать?

- Мимо гаражей каких поедем, заверни...

***

Смирнов остановился у первых попавшихся гаражей. Спустя пять минут, подарив "копейку" измученно-деловому владельцу доисторического "Запорожца", они поймали машину и поехали делить деньги.

Было десять часов. Было свежо. Евгений Александрович отрезвел. Ему казалось, что вечер только начинается.

13. Put me up, put me dawn, make me happy.

Выйдя из машины у подъезда дома Смирнова, они наткнулись на оживленную Веронику Антоновну. Довольная на вид соседка прогуливала своего престарелого тойтерьера. Рядом с ней топтался сын Валерий, видимо, только что из магазина - в его пакете можно было разглядеть причудливую бутылку дорогого ликера, всевозможные сверточки и свертки с деликатесами в красивых упаковках, венчал их огромный кусок великолепной осетрины холодного копчения, ценою не менее тысячи рублей.

Тойтерьер облаял Шуру. Злостно облаял. Шура подумал: "Зря я тебя по стене не размазал!"

Смирнов, с трудом оторвав завистливый взгляд от осетрины холодного копчения, подошел к Веронике Антоновне. И узнал, что она получила небольшое наследство от внучатого племянника из украинского города Одессы и с завтрашнего утра собирается начать ремонт ванной, и что соседка Мария Ивановна уже рекомендовала ей хороших и не жадных мастеров-плиточников.

Поздравив соседку с удачей, Смирнов направился в квартиру. Валентина дома не было. Посадив Шуру в кресло, он заходил по квартире.

Его раздирали желания.

Ему хотелось остаться верным Юлии.

Ему хотелось постучаться к Марии Ивановне, якобы за газеткой с неразгаданным кроссвордом.

Ему, наконец, хотелось разобраться с этим таинственным Шурой.