Крах

— Его книги об одиночестве. О среднем классе, об урбанистическом отчуждении. Америка двадцатого столетия, оторвавшаяся от своих корней, со всеми старыми ценностями исчезает под двойным бременем величия и страха.

— Господи! Это звучит не слишком возбуждающе.

— Надо отдать ему справедливость, это верный диагноз. Он блестящий писатель. А его женские характеры! Обычно очень хороши. Даже феминисткам нравится.

— Как давно он женат на матери Анны? — спросила Ингрид.

— Об этом я ничего не знаю.

— А какого он возраста?

— Ему, должно быть, за шестьдесят. Около шестидесяти пяти, я думаю.

— Хорошо, это поможет мне иначе взглянуть на Анну. Я хочу подготовиться ко вторнику и собираюсь прочесть одну из его книг. Ты не помнишь, они у тебя есть?

— Вполне возможно. Пойду проверю. — Я нашел их сразу. — Они здесь, — позвал я Ингрид, последовавшую за мной в кабинет. — «Счастливчик» и «Необратимое время».

— Какая проще? Хотя нет… короче?

— «Счастливчик».

— Вряд ли я успею закончить ко вторнику, но составлю хоть какое-то мнение, да?

— Конечно, Ингрид. У него очень специфичный стиль, проходящий сквозь все его произведения. А теперь я должен идти. Ты выглядишь прелестно в этом бежевом платье. Tr`es chic [8].

— Merci, ch'eri — au revoir [9].

Теперь, когда реальный «я сам» жил, ходил, дышал, только как творение Анны, о счастливое творение, бывали дни, когда я мог наслаждаться ролью мужа сильней, чем прежде. Я не испытывал чувства вины. С Ингрид все будет хорошо. Тем утром во мне возникла странная иллюзия, что она все знала и все понимала. Когда я уходил, она улыбалась так счастливо, что у меня закружилась голова от облегчения и радости.

25

Вилбур Хантер почтил нас своим присутствием. В.Х. вполне осознавал всю значимость этого факта. Я видел, как он бесцеремонно разглядывал Ингрид со сложной смесью важности и явного интереса.

Сделав глоток виски, он сказал:

— Знаете, я не виделся с Анной довольно долгое время. Меня никогда раньше не приглашали на встречу с ее друзьями. Так что это совершенно особый случай.

— Как давно вы не были в Лондоне?

— Ну, пять, шесть лет.

— Город сильно изменился?

— Я не позволяю ему меняться. Он застыл в моем сердце, как место, где я впервые встретил мать Анны. Это было двенадцать лет назад. Я категорически отказываюсь замечать какие-либо перемены, и в Лондоне, и в ней.

— Как галантно, — заметила Ингрид.

— Вопреки моему имиджу в сердце я романтик. А вы?

Его вопрос был обращен ко мне. Было что-то странное в его взгляде.

— О, да, — опередила меня Ингрид — Это тонкий момент, но я думаю, совершенный романтик.

— Вот Анна не романтична. Не так ли, Анна?

— Конечно, нет.

— Как тебе этот ответ, Мартин? Или, может, ты не согласен?

— Вы утверждали, Вилбур, что романтик ни в какую не хочет видеть перемен в любимом человеке или в городе, память о котором он влюбленно хранит. Стало быть, буквальное значение слова «романтик» — «не правдивый». Могли бы вы с этим согласиться?

— В этом смысле Анна, — сказал Вилбур, — очень правдивая девушка.

— Это так, — подтвердил Мартин. — Она абсолютно лишена лжи. Я нахожу это необычайно трогательным и гораздо более привлекательным, чем романтичность.

— В самом деле? — вступила Ингрид, чувствуя, что беседа принимает острую форму, в которой она не была сильна.

— Это, разумеется, только клише, — продолжил Вилбур, — но я нахожу, что правда слишком многолика. Что-то одно может показаться приемлемым, тогда как на деле никто не знает всей правды целиком. Разве не так?

— Звучит несколько цинично. — Мне захотелось расставить все точки над i. — Романтизм, подобно идеализму, способен быть последним прибежищем циника.

Мартин рассмеялся. Вилбур обернулся к нему.

— Вы-то как раз не выдаете себя, Мартин. Может, вы настоящий циник, маскирующийся под романтика, притворщик под маской правды?

— Я люблю Анну. И в этом честен. Между прочим, я готов признать за каждым его понимание действительности. Думаю, это и есть фундамент настоящей свободы — творить собственную реальность, доступную тебе.

— Я вижу, вы с Анной превосходно соответствуете друг другу. Анна говорила, что вы пишете интересные романы, так, Мартин?

— Да, но совсем немногие журналисты признаются в этом.

— Ты намекал мне, — настояла Анна.

Мартин, казалось, был смущен.

— Ты никогда не упоминал ни о чем подобном, Мартин — В моем голосе прозвучала постыдная нота раздражения. И я постарался переменить тон. — Хочу сказать, это очень интересно.

— Да, па, но это моя личная жизнь. — Он рассмеялся.

— У меня нет детей, — снова заговорил Вилбур. — Вероятно, поэтому я постоянно их экзаменую в моих сочинениях. И что воодушевило тебя, Мартин? Писатели всегда чем-нибудь одержимы.

— Меня преследует тот самый, только что обсуждавшийся предмет. Правда. Существует ли она как абсолют. Может быть, лжец дает лишь наиболее точное отображение своей собственной реальности? Поддается ли чужая ложь осмыслению человеком, имеющим совершенно иной взгляд на действительность? Вот почему я люблю журналистику. Это идеальный материал для писателя.