Крах «Грозы Вселенной» в Дагестане

Однако вступить в Аварию на сей раз шаху не пришлось. По словам Сардадвара, уцмий Ахмед-хан, лелеявший мечту собственноручно покончить с шахом в личном поединке, во главе закаленных воинов вышел из крепости и преградил ему путь в сторону Аварии. Разъяренный шах также решил убить Ахмед-хана, но не смог отыскать его среди кайтагских воинов. Началась ожесточенная битва, во время которой шах услышал обращенный к себе на турецком языке голос уцмия: «Теда, гьардасан, Афшар-оглу? Чих так-так дауша!» («Где ты, сын афшара? Давай сразимся один на один!»).[737] Надир не дрогнул и тоже ответил ему по-турецки: «Къайна атам! Мен бурдам гьа-зир гьастам» («Тесть мой, я здесь, я всегда готов»).[738]

После обмена этими словами уцмий и шах, закаленные во многих боях, устремились друг на друга: Ахмед-хан – сверху, Надир-шах – снизу. В ходе поединка на длинных копьях, как свидетельствует автор, 76-летний уцмий явно стал одолевать 54-летнего шаха, ввиду чего телохранители «Грозы Вселенной», опасаясь за жизнь своего повелителя «(в нарушение своих древних традиций: не вмешиваться тогда, когда сражаются два полководца. – Н. С.), устремились на помощь Надиру, иначе исход поединка мог быть иным… Когда лезгины почти окружили Надира, он понял, что его войско потерпело поражение. Видя это, афшарцы стали отступать и спасли его».[739]

К исходу этой битвы прибыл гонец от Абдали Гани-хана с известием о том, что, если он получит подмогу, то завтра же абдалинцы овладеют Калакорейшем. Это известие ободрило шаха, который для спасения своей репутации заявил: «Мы отказались от завоевания Аварии, чтобы захватить эту крепость (Калакорейш. – Н.

С.)».[740] Посланника Гани-хана он заверил, что без промедления прибудет сам для взятия этой крепости.

Но до прибытия шаха в Калакорейш туда возвратился уц-мий Ахмед-хан, лично возглавивший оборону крепости. С появлением шаха на следующий день иранские войска, значительно превосходившие по численности защитников крепости, попытались овладеть ею штурмом, но навстречу врагу вышли осажденные воины во главе с уцмием, который снова вызвал шаха на поединок. Под видом принятия этого вызова Надир совершил молниеносное нападение на них, заставил отступить в крепость, и по стопам отступающих абдалинцы ворвались в Калакорейш. Рукопашный бой длился три часа. Разъяренные воины шаха устроили кровавую резню. «Такого истребления защитников не было за 2 700 лет истории Азии и Европы! – восклицает автор. – Крепость пала, но семьи лезгин (кайтагцев. – Н. С.), чтобы не попасть в плен, кончали жизнь самоубийством. Лезгинские женщины сами убивали своих детей, а затем бросались в пропасть. Иранцы не смогли взять в плен даже одного человека».

[741] Раненый уцмий со своими приближенными бежал в Аварию. После падения Калако-рейша шах заявил, что важнейшая крепость в Дагестане в его руках и нет надобности идти в Аварию. Однако, по мнению Сардадвара, он «боялся потерять еще больше войск и решил вернуться в «Иран хараб».[742]

Поредевшие части иранской армии повернули к Дербенту и стали скапливаться в иранском лагере. Приведя их в порядок новым пополнением, в конце 1742 г. шах предпринял несколько карательных экспедиций в Табасаран, Кайтаг, на даргинские и аварские общества, но снова понес большие потери. Убедившись в очередной раз в невозможности покорить Дагестан силой, он пытался сохранить свою призрачную власть хотя бы номинальным признанием ее со стороны местных владетелей за соответствующее вознаграждение. По верному наблюдению Братищева, шах надеялся «дачею денег и кафтанами уладить дело с лезгинами (дагестанцами. – Н.

С.)».[743]

С этой целью в разные концы Дагестана с деньгами и подарками засылались многочисленные агенты. Достаточно сказать, что только в адрес Сурхай-хана, находившегося тогда в Аварии, для подкупа местной феодальной знати было выделено 40 тыс. рублей.[744] Но дагестанцы не поддались на эту приманку и с прежним упорством продолжали борьбу, о чем свидетельствует следующий случай. Однажды Сурхай, прощупывая настроение сына Магомед-хана, задался вопросом: не собирается ли он прекратить борьбу против иранцев? В ответ оскорбленный сын, обнажив кинжал, пригрозил отцу, что «единое напоминание» об этом «старости его вредит», а затем категорически заявил, что «никогда шаху послушание принести мысли не имеет».[745]