Крах империи

Хоть убейте, но ведь все они просто не знали, за что им воевать. Получается, что вести военные действия попросту не за что. И не за кого. Это сегодня царя, царскую семью, Николая II начали судорожно любить. Но в начале ХХ века никто особенно не проявлял этих верноподданнических чувств. О царской семье ходили отвратительные слухи: хотя бы о любовной связи Распутина с императрицей или о том, что в спальне у императрицы стоит телефонный аппарат, и она по этому аппарату передает секретные сведения в германский генеральный штаб.

Есть огромный свод анекдотов начала ХХ века, сведенный умельцами в серию «Брусиловский анекдот». Идет, мол, Брусилов после аудиенции у государя, идет по Зимнему дворцу. За колонной рыдает цесаревич Алексей. Брусилов к нему:

— О чем Вы плачете Ваше Высочество?

— Как мне не плакать? Немцы наших бьют — папенька плачет, наши немцев бьют — маменька плачет …

Смешно, да не очень …

Этот фон делал очень трудной защиту рушащегося строя.

Да и как прикажете сопротивляться, под какими лозунгами, если генералы свиты Его Императорского Величества украсили себя красными бантами изрядной величины. Если великий князь Кирилл Владимирович лично привел в Таврический дворец гвардейский экипаж императорской яхты «Штандарт», всегда стоявшей у Дворцовой набережной, — присягать новому строю.

Может быть, сами великие князья, высшая аристократия Российской империи, не имели ничего против революции?

Да и сам царь вел себя поразительно неуверенно. Много лет он категорически настаивал на том, что самодержавная неограниченная власть — это завет предков и Божье предначертание. С упрямством, которого хватило бы на все поголовье ослов Российской империи, он не хотел поступиться даже самой ничтожной толикой своей власти. Но как только его трон стал валиться всерьез — он даже не попробовал его удержать, не стал бороться за этот самый «завет предков».

С «окаменелым нечувствием» подписывал этот человек одно отречение за другим, «сдавал Россию, словно эскадрон заместителю» [95, с. 51].

Почему? События вышли из–под контроля, и он, слабый человек, пошатнулся? Или в глубине души и он, сопротивляясь изо всех сил по обязанности, не имел ничего против революции? В конце концов, ведь царей воспитывали на тех же образцах, включая братьев Гракхов, «героев» французской революции и Тьера.

Впрочем, 2 марта царь отрекся от трона от своего имени и от имени цесаревича Алексея в пользу младшего брата, Михаила Александровича. 3 марта и Михаил Александрович тоже отрекся от престола.

И «… вроде как глубокий вздох облегчения прошел по стране, когда строй так бесславно покончил с собой» [95, с. 52].

Есть же в стране гарнизоны! Есть еще силы задавить революцию в зародыше! … Да, есть. Эти силы придут в действие при условии, что будет воля для этого. Будет уверенность в смысле совершаемых действий. А этого нет ни у кого.

В Москве жандармский полковник Мартынов предложил главнокомандующему Москвы «в обстоятельствах, грозящих гибелью государству», взять власть в свои руки, объявить осаду взбунтовавшегося Петроградского гарнизона и присоединившихся к нему врагов Отечества. Он предлагал распустить и разоружить ненадежные части московского гарнизона, а надежным придать юнкеров, полицию и кадетов, бросить на Петроград.

Генерал выслушал, но абсолютно ничего не сделал. Собранные им военные слушали хмуро и, по словам Мартынова, «как–то апатично». Мартынову показалось, что «на деле они спасуют»… и оказался совершенно прав.

В итоге никто не поднял оружия, чтобы защитить историческую Россию. При советской власти Февральская революция как–то всегда оказывалась в тени, виделась как бы «только» предшественницей для событий 26 октября 1917 года.

Но современников–то трудно обмануть. До 1927 года события 26 октября и революцией–то не называли, а просто октябрьским переворотом. Это уже с ходом лет постарались восславлять Великую Октябрьскую социалистическую революцию.

Вот Февральская революция и правда была рубежом: в одночасье рухнул политический строй, развивавшийся с раннего Средневековья. Сейчас трудно даже представить себе, каким колоссальным психологическим шоком оказалось отречение царя для великого множества людей. До сих пор во Франции показывают останки церквей, огаженных и разнесенных вдребезги прихожанами в 1790 году, — если король отрекся от престола, то и Бога нет!

Не в одном лишь восстании масс, не в смене строя дело — наступила эпоха полного непонимания, что делать дальше. Время совершеннейшей растерянности. «Хай будэ республика — або цар був добрий…»

Россия до сентября 1917 года даже не была объявлена республикой и плыла без руля и без ветрил, непонятно, что из себя представляя. А люди разводили руками, переставая понимать, кто же они такие, какими они должны быть, куда им теперь плыть, каких берегов держаться.

А империя, конечно, развалилась.

Российская империя ушла в небытие как чисто унитарная империя, даже не попытавшаяся осознать – что же с ней происходит?!