Крах империи

Сложность в том, что разваливать империи, науськивая одну часть народа на другую, — можно, а вот строить и охранять империи таким способом — никак не получится.

Захватили большевики власть случайно или по тщательно подготовленному плану — но они ее захватили.

Были большевики готовы к управлению империей или не готовы — они должны были или немедленно отказаться от захваченной власти и уйти в политическое небытие или научиться править империей так, чтобы не оказаться быстро сброшенными.

Это потребовало очень быстрой перестройки идеологии; первые признаки этого появились уже в 1922–1923 годах. Персонажи революционных рассказов времен Первой мировой войны и революции с упоением жгут в топках паровозов «золотопогонную сволочь» и устраивают погромы в богатых квартирах. То есть пропаганда взывает к самым темным сторонам человеческого естества, она построена на ненависти к «хозяевам жизни» и стремлению совершать по отношению к ним какие угодно преступления.

В начале 1920–х годов уже «они» убивают и жгут живьем «нас» — как в рассказах Лавренева и Пильняка. Пропаганда построена на идее преступности «их», и «наша задача» формулируется как необходимость «их» остановить.

Любопытно, что именно в эти годы Алексей Толстой написал и свою «Аэлиту» — произведение не столько социально–классовое, сколько безудержно имперское. Красноармеец Гусев, лихо бегающий по Марсу и вполне серьезно собирающийся то ли построить на Марсе советскую республику, то ли при соединить Марс к Советской России, — это персонаж с таким агрессивным зарядом, что никакая «белокурая бестия» ему и· в подметки не годится.

Чтобы строить империю, нужна идеология империи, и новые владыки России вынуждены ее отыскать или погибнуть.

ПОВЕРНУТЬСЯ К ЕВРОПЕ ЗАДОМ

Первоначально, в 1918–1920 годах, коммунисты поддерживали создание любых национальных вооруженных отрядов: лишь бы были советскими, лишь бы признавали величие идеологии марксизма–ленинизма и воевали бы со своими буржуями.

Беда в том, что на большей части распавшейся Российской империи, почти на всем ее мусульманском востоке, нет никакой такой буржуазии. Если большевики хотят, чтобы мусульманские народы шли за ними, им придется отказаться от многих установок марксизма.

К. Маркс плохо относился не только к славянам, все восточные народы ему категорически не нравились. По его мнению, «колониальные» народы никогда не смогут освободиться из–под власти народов «передовых». Согласно решениям конгресса Первого коммунистического интернационала (1867): «… в отсталых странах народные массы будут приобщены к коммунизму не через капиталистическое развитие, а путем развития классового самосознания под руководством сознательного пролетариата передовых капиталистических стран» [79, с. 9].

Коротко и ясно. Единственный шанс народов «отсталых стран» — победа пролетариата стран вовсе даже «передовых». Эта идея, возможно, и действовала на образованный слой «передовых» народов, приятно ласкала их чувство собственной значимости. Но вот на самих восточных людей эта часть марксова наследства производила скорее впечатление порции касторки. Мусульманам нужно было что–то другое …

Маркса в совдепии вообще пришлось изрядно подкорректировать — в первую очередь обосновать тезис о России, как «слабом звене в цепи империализма» [117], и о возможности построить социализм в одной, отдельно взятой стране. По Марксу–то, пролетарская революция должна быть обязательно мировой и произойти в самых развитых странах …

А тут — еще одна корректировка!

В сентябре 1920 года, в Баку, на съезде порабощенных народов Востока, многие очень интересуются: нельзя ли произвести колониальную и социалистическую революцию одновременно? Чтобы колониальные народы освободились независимо от подачек пролетариата «передовых» стран и чтобы русская революция не осталась одинокой …

Нарбутабеков, Рыскулов и другие мусульманские интеллектуалы, потом уничтоженные Сталиным, заявляют, что они хотят говорить с Европой от имени порабощенных народов …

Что «русская» революция 1917 года — не единственно возможная, что она не должна служить интересам европейского пролетариата и европейской революции.

Что в мире есть восточные народы, которые боятся быть закабаленными европейской революцией, как раньше были закабалены европейским колониализмом. И что для этих народов ценность марксизма в том, что он означает для них национальное освобождение, а не классовую борьбу.

По мнению таких господ, как Г. Сафаров, «европейский империализм отрезал эти народы от широкой дороги исторического развития».

И все формы европеизации, даже через просвещение, трактуются им исключительно как «русификация»: «Черносотенные «миссионеры» Остроумовы и губернаторы Лыкошины обращали «нехристей» в православие и учили думать и чувствовать по–русски» [79, с. 80]. А приводя число училищ для туземцев Туркестанского края, заявляет, что эти цифры «… дают документальное доказательство православно–националистического мракобесия» [79, с. 81]. Белогвардейцы для него, естественно, «черносотенные казачьи атаманы» [79, с. 117] и никто больше.