Крах империи

Но вот грянул распад Советского Союза, прекратились перемешивания населения, стал очень дорогим транспорт, а ехать–то ведь далеко… То есть и сегодня в Сибири есть контингент людей, чьи дети учатся в Москве, а сами они каждый год отдыхают на Черном море и в Крыму. Но таких людей не очень много. Основная масса даже образованных и обеспеченных людей учится в местных вузах и практически не выезжает из Сибири годами и десятками лет.

Где–то там есть Красная площадь и Зимний дворец… Вроде бы предки имели к ним какое–то отношение… Но из сотен моих студентов единицы видели Красную площадь и никто не бывал постоянно, каждый год, в Эрмитаже или Петропавловской крепости. Никто.

Поколение, чьи 10–12 лет пришлись на 1990–1992 годы, это первое поколение, прочно отделенное от остальной России и практически запертое в Сибири.

Где–то там далеко живут родственники… Но они живут совсем иначе, у них даже бытовые привычки совсем иные, а отношения практически не поддерживаются. Да и родственники уже более далекие, троюродные–четвероюродные, у европейцев это не такая и близкая родня. Связи ослабевают, теряются. «Хороший сосед важнее далекого брата», — гласит грузинская поговорка.

Опыт Соединенных Штатов Америки свидетельствует: первые два поколения переселенцев ощущают себя еще эмигрантами. А вот третье поколение — оно уже считает себя «местными», «тутэйшими». Есть и опыт того, как становятся необратимыми процессы формирования новых народов: для этого должно вымереть или совершенно одряхлеть поколение, помнящее другую жизнь.

Попробуйте доказать русскому киевлянину, осколку булгаковского Киева, что Киев — не русская земля! Даже люди нашего поколения с трудом воспринимают независимость Украины. Мы жили на Украине, как в части общей державы. В наших домах пелись украинские песни, часть семейной истории протекала на Украине, а родные могилки есть не только на Серафимовском кладбище Петербурга, но и на Байковом в Киеве.

Но рано или поздно придет поколение, для которого все будет привычно, что Украина независима, что говорят там по–украински, что Киев — украинский город и столица Украины. В конце концов, и русский Харбин ушел, исчез с географической карты. Сейчас Харбин — это типичный китайский город.

Так же и здесь. То, что мы наблюдаем сегодня, — это еще не рождение нового народа. Это даже не рождение субэтноса. Мы — свидетели появления первого поколения «местных русских». «Поезд пошел в Россию», — так говорили в Сибири и раньше, при советской власти. Так говорят и теперь, но с гораздо большим значением.

Поколение, родившееся в начале 1980–х, еще помнит о единстве России. Спустя два–три поколения, в середине ХХI века, появятся на свет те, у кого родственные связи с остальной Россией разорваны, кто никогда не бывал в Москве, а если и бывал — то так же, как он бывал в Пекине, великом городе на правом берегу Енисея. Или в Берлине, большом городе на левом берегу Енисея.

Так формировались и украинцы: всегда был слой, который получал образование в России или в Польше, путешествовал, знал языки. Но низовая интеллигенция; а тем более народные массы, варились в собственном соку, по обоим берегам Днепра.

Судя по многим признакам, нынешнее правительство Российской Федерации, правительство В. В. Путина, осознает грозную опасность. Но что оно реально может сделать? Кардинально решить вопрос можно только одним способом — перемешивая население. Теоретически это можно делать беспрерывно долго, не давая массе принимать региональные формы и застывать в них в виде новых субэтносов, а потом — этносов. Но где взять необходимые на это миллиарды и миллиарды долларов?! А увещеваниями и пропагандой проблемы никак не решишь, потому что пока власть болтает, новые этносы знай себе формируются.

Вне Сибири, в Европейской России, происходит совершенно то же самое. Расстояния там поменьше, но ведь и народ победнее. Белорусские и украинские этносы уже не осмысливаются в Российской Федерации как части русского народа, но и другие районы исторической России вполне могут порождать новые субэтносы, а в перспективе — и новые этносы.

Сейчас не только Дальний Восток, Восточная Сибирь, Алтай, Западная Сибирь, но и многие территории Европейской России, похоже, вполне готовы к самостоятельному государственному строительству. При ослаблении пресловутого «центра», чисто экономическим ослаблением связей между частями империи и разрывом личных и общественных связей местные проблемы, местная экономика и даже местные диалекты становятся гораздо важнее для большинства людей, чем поддержание все более иллюзорной общероссийской общности.