Крах СССР

«Дно» непрерывно «перемалывает» втягиваемую в него человеческую массу (смертность бездомных составляет 7 % в год при среднем уровне для всего населения 1,5 %). Столь же непрерывно оно засасывает в себя пополнение из бедной части населения. Сложился слой «придонья», в который входят примерно 5 % населения (7 млн. человек). Принадлежащие к этому слою люди еще в обществе, но с отчаянием видят, что им в нем не удержаться [155].

Это— пропасть, отделяющая от народа общность изгоев в размере около 18 млн. человек— целый народ большой страны, При этом и благополучное большинство меняется, потому что признать бедственное положение своих братьев и сограждан как приемлемую норму жизни — значит порвать с традиционной культурой. Вся бедная часть по мере исчерпания унаследованных от советского времени ресурсов начинает отделяться от «среднего класса» и сдвигаться вниз, в цивилизацию трущоб. Россия обретает черты двойного общества, в котором практически складываются нормы апартеида.

Тут и таится первая и главная опасность для постсоветской России — продолжается демонтаж народа.

Глава 17 Перестройка: демонтаж общества

Субъекты общественных процессов— это не отдельные личности, а общности, собранные и воспроизводимые на какой-то матрице. Состояние всей системы общностей, соединенных в общество, определяет возможности «личного состава» страны: ее населения и народа.

Мы говорили в гл. 16, что во время перестройки самым первым объектом трансформации и даже демонтажа стал народ (нация). Выполнение политической задачи «разборки» советского народа привело к повреждению или разрушению многих связей, соединявших граждан в народ. Альтернативной матрицы для сборки иного народа (нации) создано не было. Никакой программы нациестроительства государство не выработало до сих пор.

Разделение народа становится привычным фактом— разведенные реформой части общества уже осознали наличие между ними пропасти. Фундаментальный «системный» раскол, раскол на бедных и богатых, прошел по экономическим, социальным и мировоззренческим основаниям: «Бедные и богатые в России — два социальных полюса, причем речь идет не просто о естественных для любого общества с рыночной экономикой различных уровнях дохода отдельных социальных страт, источников поступления этого дохода и его структуры, но о таком качественном расслоении общества, при котором на фоне всеобщего обеднения сформировалась когорта сверхбогатых, социальное поведение которых несовместимо с общепризнанными моральными, юридическими и другими нормами» [44].

На этот раскол накладывается сетка разделения по региональным основаниям и по типам поселений. Жители мегаполисов и российская провинция — совершенно разные «России».

В результате дезинтеграции народа сразу же началась деградация внутренних связей каждой отдельной общности (профессиональной, культурной, возрастной). Совокупность социальных общностей как структурных элементов российского общества утратила «внешний скелет», которым для нее служил народ (нация). При демонтаже народа была утрачена скрепляющая его система связей «горизонтального товарищества», которые пронизывали все общности: и как часть их «внутреннего скелета», и как каналы их связей с другими общностями. Произошла дезинтеграция советского общества.

Приступая к этой проблеме, надо кратко уточнить наше представление об обществе. Как и в отношении понятия народ, в обыденном сознании общество представляется как вещь — массивная, подвижная, чувственно воспринимаемая и существующая всегда. Это представление было воспринято вместе с механицизмом картины мира в проекте Просвещения и укреплено в советское время историческим материализмом, в котором общество выглядело как движение масс, организованных в классы, ведущих между собой борьбу.

Привычная для нас социология, сложившаяся в рамках такого классового подхода, и занималась изучением состава и численности социальных групп, названия которых были им присвоены как раз в канонах этого подхода. Социологи старались определить границы этих групп, споря о принадлежности отдельных групп и «прослоек» к тому или иному классу. Этот образ нам близок.

Однако такое положение подвергается критике. Как говорят, оно приводит к тому, что «социальные группы натурализируются… т. е. наделяются таким же онтологическим статусом, что и «вещи», существующие вне и независимо от сознания социолога». Критики даже пишут: «Можно констатировать, что подавляющее большинство социологов отождествляют социальную группу с «субстанцией» — множеством людей, границы которого тем или иным способом конструирует научное сообщество» [80].