Крах Украинской державы

На самом же деле вышло не так: партия только что начинала жить и развиваться, мы еще хорошо друг друга не знали, идея сильной власти, хотя бы временно единоличной, для проведения основных принципов партии, как я говорил выше, в лице партии официально не исповедовалась, а лишь чувствовалась. Казалось, что время еще не настало для этого, а тут уже требовались списки министров. Союз Земельных Собственников, который представлял большую силу, в наших глазах в том отношении, что он мог создать, благодаря своей организации, величественный, импонирующий съезд, сразу стремился взять все в. свои руки. Я пользовался ими, но с оговорками. Самое главное было узнать, что думают немцы.

Вскоре ко мне приехал офицер в русской форме, который представился мне служащим в каком-то отделе «Оберкомандо» и сообщил, что начальник разведочного отделения «Оберкомандо», майор Гассе, просит, не может ли он ко мне приехать по важному делу. Я не хотел его принимать у себя и сказал, что лучше зайду к нему сам.

В условленный час, того же дня вечером, я был у Гассе. Он принял меня очень любезно. Разговор вертелся, главным образом, на нашей партии. Я высказал мнение о тогдашней группировке всех интеллигентных классов на Украине. Помню, что меня очень удивило, почему он потом так настоятельно расспрашивал меня про Государя и о прежней моей службе. На этом мы простились. Но из разговора я понял, что если что будет нужно, мне можно будете ним сговориться. Я чувствовал, что моя репутация в «Оберкомандо» вселяет им уважение.

Меня это свидание очень смутило. Я почувствовал, что ждать нечего, что все обстоятельства складываются так, что нужно действовать решительно, что ждать, пока через партию что-нибудь выйдет, может быть, будет поздно.

* * *

Офицерства и людей, сочувствующих и решительных, у меня в то время набралось много, лишь бы немцы не помешали. Но тут я чувствовал, что можно их убедить держать негласный нейтралитет.

Я целую ночь не спал, но к утру, никому не сказав, я был совершенно готов действовать решительно и немедленно, а Александру Устимовичу и полковнику Каракуцца я приказал немедленно набрать офицеров, пока не знакомя их с настоящей задачей: разболтают – министерство Голубовича меня арестует, и тогда пропало дело.

Меня очень беспокоило, что во всем деле не было серьезного лица, с которым я бы мог основательно посоветоваться в вопросах военного характера. Я решил обратиться к генералу Абраму Драгомирову, которого немного знал. Драгомирову я изложил свою точку зрения, но он решительно не соглашался со мною. Во-первых, он никакого украинства не признавал, во-вторых, он считал, что немцы будут в скором времени разбиты и что поэтому можно только иметь дело с Антантой, которая все восстановит, все спасет.

Я ему доказывал, что и я не верю в победу немцев, но что считаю, что то, что теперь происходит у нас на Украине, мало чем отличается от большевизма; что если ждать победы Антанты, пройдет много времени, а спасать нужно немедленно. Он остался при своем убеждении, я при своем; мы разошлись, и больше я его не видел. Уже, когда я был гетманом, в середине лета мне сообщили, что он уехал к Деникину.

Я очень жалею теперь, что это свидание не привело к хорошим результатам, не потому, чтобы Драгомиров непременно принял участие в моем деле, – я и без него прекрасно обошелся, – но в общем выяснении им той цели, которую я стремился достигнуть и которая, если бы тогда было больше доверия и взаимного понимания, привела бы к хорошим результатам: мы сохранили бы Украину от большевиков, нисколько не затрагивая интересы Антанты и не втягиваясь больше в немецкий мешок.

Именно сознание, что немцы в мировой войне не могут быть победителями, и диктовало нам возможность с ними говорить для спасения края от гибели. Точка зрения Драгомирова, а затем вся та безобразная травля, которой я подвергся со стороны Деникина, хотя бы в лице издаваемой у него Шульгинской газеты, много повредили делу. Это отталкивало от меня людей, которые, не будь этой травли, помогали бы мне.

13-го и 15-го снова повидался с немцами. На этот раз я уже говорил с Гессе и майором Ярошем. Я им прямо изложил свой план и сказал, что от них я ничего не прошу, кроме нейтралитета, если же они уж очень сочувствуют мне, был бы очень благодарен, если бы они помешали так или иначе сечевикам, которые были тогда частью, главным назначением которой было охранять правительство и Центральную Раду.

Немцы ничего положительного мне не сказали, но видно было, что они мне сочувствуют. Один из них сообщил мне, что генерал Гренер, начальник штаба армии, вероятно, попросит меня с ним переговорить. Я согласился и продолжал свое дело.