Крах Украинской державы

Такого энтузиазма я не ожидал. Меня эта встреча глубоко взволновала. Я не принадлежу к людям, легко теряющим самообладание, и не сентиментален, но вид плачущих от радости людей, эти взоры, обращенные ко мне, в котором хлеборобы видели будущего защитника от переносимых ими насилий, которым они подвергались в течение такого долгого времени, глубоко запали мне в душу. Я, никогда их не забуду.

Когда шум стих, я встал и сказал несколько слов. Что я сказал, дословно передать не могу. Еще утром я знал, что мне придется говорить, и подготовил речь, но я не ожидал, что провозглашение меня гетманом произойдет именно так, как это случилось на самом деле. Я почему-то думал, что настроение будет более деловито спокойное, что будет баллотировка, что придется выступить с программной речью. На самом же деле это был такой экстаз, где все условности исчезают.

Я сказал, что власть принимаю, что мне дорога Украина, что власть беру не ради себя, а для того, чтобы принести пользу измученному народу, и, помню, закончил указанием на то, что в хлеборобах, которые являются солью земли украинской, я буду искать опоры в своих начинаниях.

Я, кажется, так сказал. Впрочем, эта речь была, конечно, всюду напечатана, и ее можно найти. По окончании моих слов новые овации. Меня понесли на эстраду и тут начали качать.

Наконец, кто-то крикнул: «Молебен, на Софиевскую площадь!» Бурные возгласы одобрения встретили это предложение. Решено было, что весь съезд немедленно пойдет на площадь, а я через полчаса подъеду туда на автомобиле.

* * *

У меня было свободных четверть часа, я поехал к себе на квартиру. Здесь я встретил Елену Николаевну Безак, которая трогательно меня благословила и дала мне кольцо от руки Варвары Великомученицы. Затем я поехал в Софиевский собор, где меня встретило духовенство.

Александра Петровна Дурново (1878–1951), жена Скоропадского

Александра Дурново – фрейлина двора, дочь генерала от инфантерии П. П. Дурново. Ее отец не хотел слышать о браке своей дочери со Скоропадским, подозревая, что последний хочет жениться по расчету. Так и не дождавшись отцовского благословения, Александра Петровна обвенчалась со своим возлюбленным. У них родилось 6 детей.

Преосвященный Никодим благословил меня, а затем вместе с крестным ходом я вышел на площадь. Здесь отслужен был молебен.

Это были минуты, которых забыть нельзя. Сколько светлых, чистых надежд, сколько желания работать! Преосвященный Никодим произнес прочувственную речь. Хор грянул: «Многие лета господину нашему, Гетману усей Украины», колокола св. Софии гудели вовсю. По окончании молебствия, приветствуемый толпой, я поехал домой.

В это время мои отряды выступили и захватили учреждения, согласно выработанному уже порядку. В отличие от частей, находящихся на стороне Центральной Рады, у каждого моего сторонника была белая повязка на левом рукаве и малиновая на правом.

Я в это время мало вмешивался. Оказывается, что немцы не препятствовали выходу сечевиков и последние заняли здание Рады. Тут произошло несколько стычек, причем три офицера у меня было убито. В некоторых местах дело шло более миролюбию. Не в обиду будет сказано тем лицам, которые руководили этими действиями, я находил, что они были вялы.

Наступал вечер 29 апреля 1918 года, а еще далеко не все оказалось в наших руках. Немцы были официально нейтральными, но, как я слышал, эта нейтральность, конечно, была скорее в нашу пользу. Центральная Рада, заседавшая еще в то время, когда я был на площади, с подходом наших частей и сечевиков разбежалась, так что почти никого не арестовали. Некоторые второстепенные министерства были захвачены, но самых главных у нас еще не было. Вечером дело уже пошло лучше. Я был занят другими вопросами и не проследил все перипетии мелких стычек этого дня.

Помню, что вечером, часов в 8, пришел начальник сечевиков, Коновальцев, и заявил, что хочет меня видеть: Я его принял. Он хотел знать, стою ли я за Украину. Я сказал: «Стою», и потребовал от него немедленного перехода на мою сторону, или же я его арестую. Он ответил, что должен переговорить с частью, лично же он ничего не имеет против того, чтобы служить гетману. Я его отпустил, но потом узнал, что люди его частью разбежались, частью же заперлись в казармах. В этот день и на следующий он больше не принимал участия в бою.

У меня уже ни одной минуты не было свободной. Как я и ожидал, со всех сторон шли ко мне уже люди, пока нерешительно, но все же шли. Я всех принимал. Наступила ночь. За мною не было еще ни одного учреждения существенной важности. Между тем, немцы как-то начали смотреть на дело мрачно.