Крах Украинской державы

В то время у меня с немцами были вполне приличные официальные отношения, но, видимо, доверия было мало. Я твердо решил добиваться разрешения провести программу Центральной Рады о формировании 8 корпусов нормального состава. Немцы долго не соглашались. На все мои запросы я получал уклончивые ответы. Наконец, в конце мая я получил ответу, что немецкое «Оберкомандо» ничего не имеет против того, чтобы была проведена в жизнь уже разработанная программа еще при Центральной Раде, а именно, сформирование 8 корпусов, командный состав которых уже был наполовину набран. Система была принята территориальная.

Восемь корпусов ложились на Украину довольно легким бременем, всего лишь 0,05 % мирного населения призывалось в войска, что, по сравнительной таблице численности армии мирного времени всех европейских государств, ни в одной стране не было такой легкой тяготой для страны. Вместе с тем 8 корпусов, при правильной разработке всей системы мобилизации, могли дать в будущем очень серьезную армию Украине. Я был удовлетворен и думал, что дело пойдет.

Мне нужно было подумать серьезно об офицерском составе. Как известно, лучшее кадровое офицерство было перебито еще за время войны, а затем во время нашествия большевиков. Большинство теперешнего офицерства это производство военного времени. Наши школы прапорщиков во время войны были, в большинстве случаев, из рук вон плохи. Они выпускали молодежь, совершенно не знающую военного дела и, главное, совершенно не восприявшую военного мировоззрения и офицерских понятий.

Элемент, который пропускался через эти школы, далеко не всегда был подходящим для того дела, которому предназначался; но все же наши военные школы могли дать несравнимо больше. Им можно было, привить любовь к родине, к армии. Их можно было бы гипнотизировать этими идеями, как делали немцы, а у нас, кроме казенного отношения к делу, ничего не было и им ничего не давали.

В результате, по окончании школы мало кто по духу действительно был офицером, и немногие из них потом уже, на позициях, приобрели качества хороших офицеров, особенно во время революции, когда именно нам нагнали большие пополнения и служба этих людей ограничивалась сидением в окопах и ничегонеделанием.

Для будущей армии нужно было создать соответствующие школы. Как это не было трудно, но мы надеялись создать пять школ. План был выработан, несмотря на всевозможные проволочки. На должность главного начальника военно-учебного дела я пригласил профессора Николаевской Военной Академии, генерала Юнакова. В подробности этого дела я вдаваться не буду, тем более, что все это теперь не имеет ровно никакого значения.

Одним из моих первых приказов было восстановление кадетских корпусов. В России у нас критиковали кадетские корпуса. По моему убеждению, это были далеко неплохие воспитательные учреждения, где как-никак воспитательная часть стояла значительно выше, чем в учреждениях министерства народного просвещения. Люди выходили оттуда и физически, и духовно здоровыми, приспособленными к восприятию дальнейших наук, а, главное, с некоторой выдержкой.

У нас же одним из первых опытов Временного правительства в начале революции была передача корпусов в министерство народного просвещения. Нужно было видеть, как это отразилось даже внешне на облике кадетов. Раньше это были всегда воспитанные мальчики, подтянутые, с открытыми честными лицами. Видно было, что школа сохранит мальчика здоровым и в нравственном отношении он будет человеком.

После передачи корпусов в министерство народного просвещения дети стали просто хулиганами. Немытые, с растрепанными волосами, Бог знает как одетые, они слонялись по улицам, задевая прохожих, и производили ужасное впечатление, а о науках в этих учреждениях за последнее время и говорить не приходится. Я кадетские корпуса вернул в лоно военного министерства, но пришлось выработать более демократические правила для приема мальчиков в эти заведения.

* * *

Главное Управление Генерального штаба, начальником Главного управления Генерального штаба был полковник Сливинский. Он был еще при Центральной Раде. В то время я его видел один раз. Этот полковник почему-то вызывал всеобщее недоверие и озлобление среди кругов собственников. Неоднократно ко мне приходили и предупреждали, что Сливинский опаснейшее лицо, что это человек, который стремится сам сделаться гетманом, что он нарочно тормозит создание армии, что он находится в связи со всеми элементами, готовящими восстание и т. д. Дошло дело до того, что Бусло, начальник особого отдела при штабе гетмана, представил мне рапорт, в котором уведомлял, что Сливинский чуть ли не убежденнейший большевик, что он покушался на убийство генерала Щербачева, главнокомандующего Румынским фронтом, и все в таком духе. Последний рапорт, конечно, мне показался сплошным вздором, тем более, что я знал, что, наоборот, будучи на Румынском фронте, Сливинский умудрился арестовать как-то какого-то крупного большевика, кажется, Рошаля, если не ошибаюсь.