Крах волшебного королевства. Красная лисица

— Я изучал психологию в Римском университете. Не закончил первого курса. Когда студенты моего класса сдавали свои первые экзамены, я уже был политическим заключенным в тюрьме Реджина Коэли. Я входил в группу борьбы. Я боролся против буржуазной администрации, когда фашистская полиция посадила меня в тюрьму.

Неужели они не владеют другим языком, подумал Харрисон. Неужели их умственные способности атрофировались до того, что они могут только компилировать лозунги и манифесты?

— Откуда вы, Джанкарло? Где ваш дом?

— Мой дом был в тайном укрытии. Я жил там с Франкой. А до этого мой дом был в крыле «Б» тюрьмы Реджина Коэли, там где были мои друзья.

Харрисон спрашивал, не думая. Он был слишком усталым, чтобы выбирать слова, его горло пересохло и болело даже от такого ничтожного усилия.

— Где ваши родители, где вы провели детство? Это то, что я понимаю под словом «дом».

— Мы пользуемся разными понятиями, Аррисон. Я это не зову своим домом. Я был в путах…

И снова теплая слюна брызнула в лицо Харрисона.

— Я очень устал, Джанкарло. Я хочу разговаривать с вами без стычек. Я хочу вас понять. Но вам не обязательно говорить со мной на этом жаргоне.

Харрисон зевнул — не ради эффекта, не ради жеста.

Джанкарло громко рассмеялся. И это было первый раз, когда Харрисон услышал богатые дисконтные переливы.

— Ты притворяешься дураком, Аррисон. Я задам тебе вопрос. Ответишь правду, я буду тебя знать. Ответь мне — если бы ты был мальчиком в Италии, если бы ты пользовался привилегиями ДК и однажды увидел детей в лохмотьях в населенных бедными кварталах, если бы ты увидел жалкие больницы, если бы ты увидел богатых, играющих на виллах и развлекающихся на яхтах, если бы ты увидел все это, ты не стал бы в ряды борцов? Это мой вопрос, Аррисон. Ты не стал бы борцом?

Теперь быстро рассветало, солнечные лучи ложились на дорогу, на автостраде появились другие машины. Они мчались мимо в ту и другую сторону.

— Я не стал бы борцом, Джанкарло, — сказал Харрисон медленно, и в нем снова всплыло ощущение сокрушающей усталости, а глаза его замигали от света фар. — У меня бы не хватило мужества сказать, что я прав и что мое слово — закон. Мне нужен был бы более веский аргумент, чем этот чертов пистолет.

— Поезжай и внимательно следи за дорогой.

Это было похоже на нападение рассерженной осы. Как если бы в гнездо ткнули палкой и поворошили бы ею в нем, вызвав ярость роя.

— Ты научишься у меня мужеству, Аррисон. Ты ему научишься в девять часов, если свиньи, на которых ты работаешь, как раб, не пойдут на уступки…

— Девять часов утра, — сказал Харрисон, как бы откуда-то издали, сосредоточив все свое внимание на хвостовых огнях перед ними. — Ты дал им слишком мало времени.

— Время только, чтобы они определили, чего ты заслуживаешь. — Теперь налево были двоящиеся огни Неаполитанской бухты. Харрисон повернул направо, следуя за белыми стрелками на дороге, показывавшими на север, в сторону Рима.

Еще один рассвет, еще одно яркое свежее утро, и Джузеппе Карбони, оживший от вкуса лимона во рту, прибыл на такси в Виминале.

* * *

Давно он не бывал в Министерстве. В течение многих месяцев у него не было причины покидать непрестижную Квестуру ради величия «высокого стола», здания, где размещались Министр внутренних дел и его аппарат. Его подбородок упирался в галстук, глаза в башмаки, когда он расплачивался с шофером. Это было место, где только идиот чувствовал себя в безопасности, где ножи были наточены, а критика остра. Здесь правили бал социологи, криминологи и пенологи, и вопросы решались благодаря университетским дипломам и квалификации в соответствии с воспитанием и связями, потому что отсюда было недалеко до власти, настоящей власти, которой Квестура и не знала.

Карбони провели по лестнице вверх, дебютанта, посвящаемого в науку танца. Его настроение было скверным, а ум маловосприимчивым, когда он добрался до двери Веллоси, который его вызвал.

Он знал Веллоси по его званию и репутации. В Пубблика Сикурецца это имя было хорошо известно и связано с представлением о высокой честности и твердости, служившими к его украшению. Это было имя человека, начавшего чистить сточные канавы преступлений Реджио Калабриа, который санкционировал большое число арестов и не дрогнул перед запугиванием. Но сплетни приписывали ему и другие качества: что он наслаждался одобрением общества и искал света камер, микрофонов и блокнотов журналистов. Сам Карбони сторонился всего, что было связано с публичностью, и подозрительно относился к быстро завоеванным лаврам.

Но человек за письменным столом вызывал у него симпатию.

Веллоси был без пиджака, очки спущены на кончик носа, сигарета между губами мятая и влажная. Он держал ее с видом утомленного любовника. Галстук его был развязан, а пиджак висел на стуле на другом конце комнаты. Не было запаха лосьона для бритья. Не пахло дезодорантом, а пепельница перед ним была полна окурков. Веллоси изучал бумаги громоздившиеся на письменном столе. Карбони подождал, потом кашлянул, это было обязательным напоминанием о его присутствии.

Глаза Веллоси остановились на нем.