Крамола. Книга 2

Следователь усадил мать Мелитину на табурет, сам прошелся за ее спиной, поскрипывая сапогами, закурил. Она почувствовала, что следователь чем-то очень доволен, как бывает доволен человек по утрам, когда он хорошо выспался, вовремя и вкусно позавтракал и вот пришел на любимую работу; и в предвкушении своего приятного дела ходит и соображает, как бы лучше и красивее его сделать. Вот и покойный Николай никогда сразу не бежал на конюшню, даже если конюх с утра уже доложил, что кобыла ожеребилась и жеребенок соловой масти, вернее — пока рыжий, но по приметам будет соловый; вначале он ходил по двору, щурился на солнце, дышал полной грудью, брался поправлять клумбы — одним словом, всячески оттягивал приятный момент, приводя в равновесие разум и чувства, и лишь после этого входил в маточник. И там, без страсти и жадности, с крестьянским суеверием, глядел на жеребенка, трогал его боязливую спину, шею, плевал, чтоб не сглазить, чтоб и правда удался соловой мастью — маркой конезавода.

— Для начала скажите мне, — следователь затянулся, выпустил дым в потолок, — как вас лучше называть? Каким именем?

— Кого ты видишь перед собой, так и называй, — предложила мать Мелитина.

— Поскольку я человек неверующий, то матушкой звать вас не стану, — заключил следователь и сел наконец-таки за стол. — Итак, гражданка Березина, Любовь Прокопьевна?

— В миру — да.

— Знаете, меня очень интересует такое состояние человека, — признался он. — Будто бы две жизни… Да… То есть всегда имеется возможность закончить одну, мирскую, и начать некую новую, особенную, при этом оставаясь… по крайней мере, натурально!., оставаясь тем же человеком. Человеком, служащим только идее.

— Богу, — поправила его мать Мелитина. — И людям.

— С точки зрения материализма — идее, — не согласился следователь. — Любопытно… Причем, всегда остается возможность вернуться к мирской жизни. Например, расстричься…

— Но это будет уже третья жизнь, — сказала мать Мелитина. — У расстриги жизнь всегда была особая. Его не принимал мир, но и обитель не владела его душой.

— Тем более! — восхитился он. — Три состояния за одну жизнь. Если хорошо подумать, можно найти и четвертое, пятое…

— Нельзя, — перебила его мать Мелитина. — Всего три. Больше не придумаешь. В этом и состоит триединство мира.

— Так просто?

— Если ты материалист, то для тебя все труднее, — мать Мелитина достала четки, пробежала пальцами, словно проверяя, на месте ли бусины. — Ты видишь в человеке два проявленья — то, что пустым глазом заметишь: разум да тело. А третьего и признавать не желаешь.

Следователь заскрипел стулом, и мать Мелитина узнала этот стул — из гостиной. Только расшатался он, постарел, и обшивка стала как платье на нищем.

— И мир для тебя весь держится только на двух проявленьях. Ведь с таким умом где же слово-то Божье услышать?

— В каких же проявлениях мы понимаем мир? — спросил следователь.

— В жизни и смерти. То, что видно глазу и доступно животному чувству.

— А третье, надо понимать, дух?

— Третье — жизнь духа, — поправила она. — То, что соединяет жизнь и смерть.

Он встал, прошелся взад-вперед перед столом, глядя себе под ноги. Мать Мелитина почувствовала, что его удовлетворенность собой начинает постепенно исчезать, но было еще не совсем понятно, что приходило на смену.

— Почему вы говорите мне «ты»? — вдруг спросил он.

— Да мы ведь и Господу говорим «ты», — сказала простодушно мать Мелитина. — В детстве-то хоть молился ли? Помнишь?

— Это неважно, — стараясь быть мягким, заявил следователь.

— Как же неважно, батюшка? — подивилась она. — К старости-то все равно в церкву вернешься. А там спросят: когда на исповеди был да причащался? Ты уж не забывай, помни — когда. Душа-то ведь не вытерпит, покаяния попросит.

Следователь ходил у стола, как заведенный, и ей подумалось, что он хоть и образованный человек, но никогда не сможет мыслить глубоко, поскольку совершенно не владеет состоянием покоя. Двигаться и метаться следом за своей мыслью — дело для мысли гиблое.

— Неужели и о моей душе вы позаботитесь? — с усмешкой спросил он.

— Мне доля такая выпала, — смиренно проговорила мать Мелитина. — И о твоей душе помолюсь, да в первую голову. Легко ли ей, когда ты пошел людей пытать да мучить? Тебе и не ведомо, как страдает твоя душа.

— Благодарю вас, — сказал он холодновато. — Вернемся к нашей беседе… Допустим, триединство. Но как вы докажете существование третьего? Я материалист, мне нужны не чувства, а доказательства. Хотя бы из природы.

— Сколько угодно, батюшка, — благосклонно сказала она. — Неужто сам не видишь? Есть земля, есть воздух над ней, и есть небо… по-вашему, космос. А дерево взять, так у него корни в земле, ствол в воздухе, крона же в небе. И любое вещество только в трех состояниях — твердое, жидкое и газообразное. И у человека же — да ты ведь испытывал! — мысль, чувство, и третье — гармония их, согласие. Мы называем это благостью, блаженством.

Она медленно перебирала четки, замечая, как следователь неотрывно следит за ее руками.

— Какое же у вас образование? — вдруг поинтересовался он. — Вы же дочь крестьянина.