Крамола. Книга 2

И они побежали. Туча сваливалась к горизонту, ливень еще хлестал — светлый, частый, и гром ворчал над головой, но уже высвобождалось из черноты солнце и косые лучи его прошили пространство, озаряя влажную чистую землю. Они бежали под слепым дождем и смеялись; они были мокрыми до нитки, и белые волосенки сыночка прилипли ко лбу, а у матери отяжелевшие косы тянули голову назад. Но от этого бежать было легче и смеяться вольней, прямо в небо. Под босыми ногами сверкала вода, земля была теплая, грязь чистая, и воздух, смешавшись с дождем и солнцем, заискрился, задрожал, а потом и вовсе превратился в радугу. Сыночек вырвался и взбежал по ней вверх, засмеялся — не догонишь! — но мать успела схватить его и ссадить на землю. Он же никак не унимался; он бежал, шлепая по лужам, и махал ручонкой, разбивая цветы радуги. Они клубились, как дым, смешивались, и ненадолго возникало вращение света, а попросту — брешь. Однако не так легко было порвать радугу: она не висела на месте. Все семь цветов ее брали начало из земли, возносились высоко в небо и снова уходили в землю. Она текла, струилась, как ручей, неиссякаемый до тех пор, пока есть вода, земля и небо. Они бежали и смеялись…

Но вот раздался грохот резко распахнутой двери.

Мать выпустила из своей руки ладошку сына, крикнула: «Беги один, сынок! Я сейчас!» И он побежал, радуясь воле и полной свободе…

— Вы чего смеетесь? — подозрительно спросил усатый сотрудник, сунувшись в дверной проем. — Ну-ка, вылазь!

Мать Мелитина взяла отца на руки и поднялась по ступеням наверх. Было утро, канун Пасхи..

Усатый глядел недоверчиво, с таким видом, будто хотел пощупать узников руками. Пытался распознать, в своем ли они уме или же помешались, поскольку в погребе редко кто выдерживал больше трех часов.

— Чего? Подумала? Вспомнила? — спросил он.

— Я не виновата, сынок, — сказала мать Мелитина. — А грешна только перед Всевышним!

Он взбесился и в первый момент не мог найти слов. Прошка Грех ковылял по двору на полусогнутых ногах, махал руками и смеялся.

— Я же тебя все равно посажу! — закричал усатый. — Доказательств — во! — резанул ребром ладони по своему горлу. — Лучше признайся и подпиши! Все равно посажу!

— За что же посадишь-то, милый? Нет вины, нет!

— Да я тебя… за веру посажу!

— За веру? — изумилась она и вдруг упала перед ним на колени. — За веру?! За веру, сынок, сади! За веру сколько хочешь сидеть буду! Хоть здесь, в погребе! Хоть в землю закопай за веру! Сделай милость — подпишу, признаюсь! За веру!

Прошка Грех упал ничком, смеялся и шлепал руками по сухой земле…

4. В год 1920…

Возле двери своего номера Андрей на мгновение остановился, перевел дух. Из номера доносился приглушенный говор, чьи-то нервные шаги и скрип сапог. «Сбежались, ждете, сволочи!» — с ненавистью подумал он и, ногой растворив дверь, не глядя на собравшихся, прошел в свою комнату. За спиной возникла тишина. Андрей распахнул створки рамы, вдохнул полной грудью ласковый утренний ветер и содрал с себя ремни, затем, выворачивая рукава, стащил френч и швырнул его в угол.

В дверь осторожно постучали. Андрей стиснул зубы, сжал кулаки: нет, они не оставят в покое…

— Ну ты и переполох устроил, Андрей Николаич! — восхищенным шепотом проговорил Бутенин, притворив за собой дверь. — Всю ночь искали! Тут как штаб… И товарищу Шиловскому доложили!

— Пошел вон! — сквозь зубы выдавил Андрей.

— Да ты что, Николаич? — засмеялся Бутенин. — Я им, дуракам, говорю: чего вы всполошились? Да он к девкам пошел! Приглянулась бабенка — он с ней где-нибудь и… А утром явится!

Бутенин поднял френч, расправил его и повесил на гвоздик, прибрал портупею и встал у окна, пытаясь заглянуть в лицо.

— Я им говорил: видно же было, как ты на баб пялился… А они… Понятное дело, после тюрьмы-то — ого! Да и жизнь какая кругом!

Андрей схватил Бутенина за грудки, притянул к себе. Тот, распираемый каким-то внутренним торжеством, не сопротивлялся и вис на руке, как мешок с тряпьем.

— Уйди, Тарас, — тихо попросил Андрей. — С глаз долой.

— Уйду, уйду, — торопливо забормотал Бутенин, счастливо сияя. — Слышь, Николаич? Раз ты пришел — теперь мне Тауринс пропуск в Кремль достанет! Посулил так! А раз посулил — он сделает! И я Ленина увижу! Вождя!

Андрей выпустил Бутенина, подтолкнул его в спину. Тарас механически пошагал к двери, но спохватился:

— Андрей Николаич! А из Красноярска телеграмма! Тебя поздравляют! И ждут!..

— Ради Бога, иди! — взмолился Андрей. — Оставь меня. Видеть никого не хочу!

Когда Бутенин вышел, Андрей лег грудью на подоконник и прикрыл глаза.

Через несколько минут Тауринс распахнул дверь и, впустив Шиловского, застыл на пороге.

— Здравствуйте, Андрей Николаевич, — вежливо поздоровался Шиловский и подал руку. — Объясните мне, что с вами случилось? Где вы были?

— У вас в гостях, — сдержанно бросил Андрей, по-прежнему сцепив руки за спиной. Шиловский несколько секунд подержал на весу свою ладонь, готовую для пожатия, затем осмотрел ее и сунул в карман.