Крампус, Повелитель Йоля

– Джесс, если ты сейчас встанешь и сыграешь мне пару песен, тогда – я даю тебе свое честное слово – мы оставим это место, поедем и убьем этого плохого человека.

Джесс во все глаза смотрел на Крампуса.

– Это в тебе бухло говорит, или ты серьезно?

Крампус встретил его взгляд и ответил, не отводя глаз:

– Я даю тебе клятву Повелителя Йоля.

Еще секунду Джесс вглядывался ему в лицо. Было ясно, что Крампус верит в то, что говорит, и Джесс решил, пока этого достаточно – тем более, никаких других перспектив у него не было. Он встал и взял гитару. Обошел танцпол и подождал сбоку от сцены, пока музыканты не закончат очередную песню. Когда это произошло, он спросил, не хотят ли они сделать небольшой перерыв, попить пивка. А потом поднялся на сцену.

На него устремились все глаза, и у него немедленно появилась уверенность, что они видят его насквозь, видят, что он тут просто не на своем месте. Джесс накинул ремень на плечо, пробежал пальцами по струнам, подкручивая колки, притворяясь, будто настраивает гитару, хотя на самом деле приводил в порядок свои нервы. Он поправил микрофон и обвел взглядом толпу, не в силах стряхнуть чувство, будто ему нечего делать на сцене. Потом сглотнул, начал было что-то говорить, и тут же начисто забыл, что это было.

– Ты петь собираешься, или просто будешь стоять и пялиться, как баран на новые ворота? – крикнула какая-то женщина, и все рассмеялись.

– Мне хотелось бы… поделиться с вами одной песней… – заикаясь, выговорил Джесс. – Один пустяк, который я сочинил не так давно. Называется… «Ночной поезд».

Он ударил по струнам, извлек пару нестройных аккордов. Остановился.

– Следующий! – крикнул кто-то; в толпе засвистели.

– Прошу прощения… Давненько не брал в руки гитару.

Люди начали отворачиваться, и, смеясь, потянулись к бару, выпить еще по одной.

У Джесса заныло в груди. «Да кого я пытаюсь одурачить?» Он заставил себя начать заново, извлек из гитары еще пару неверных нот, но в этот раз продолжил играть. Сначала пальцы плоховато его слушались, но он знал: проблема не в этом. Он начал петь, и голос у него звучал так себе, он это слышал, видел по их лицам.

Люди качали головами, зажимали уши и смеялись, смеялись над его музыкой. Джесс поймал взгляд Крампуса, который наблюдал за ним, сидя у бара, глядя на него внимательным, пронизывающим взглядом. И тут он заговорил, и, хотя Джесс никак не мог его слышать за шумом толпы, он услышал. Скорее даже, почувствовал – самым нутром:

– Освободи свой дух.

Это была какая-то чушь, но Джесс закрыл глаза и постарался забыть о толпе, сосредоточиться на музыке. Ропот толпы стал тише, угас, и вот остались только они вдвоем – он и гитара, будто дело было у него в комнате. Напряжение исчезло, пальцы снова стали гибкими и ловкими, и он начал петь, петь по-настоящему.

Это была быстрая, живая песня про одного мужика, который сбежал от своей злющей, как черт, бабы. И где-то минуту спустя музыка будто ожила, и каждая нота звучала так ясно, что Джесс почти мог ее видеть. Музыка текла сквозь него, и казалось, будто он скорее творит заклинание, чем музыку, и он бил по струнам так, будто хотел их порвать. Он закончил первую песню и сразу же начал вторую, потом третью. Это было прекрасно – будто кто-то вытащил вату из его ушей, и он в первый раз услышал свою собственную музыку, свой собственный голос. Может, дело было в той магии, которой Крампус окутал бар, или в его собственных обостренных чувствах Бельсникеля, а может, и в том, и в другом понемногу. Важно было одно: ему ужасно нравилось то, что он слышал. Он решил, что песни его, в сущности, были совсем неплохи.

Джесс открыл глаза и увидел, что публика была того же мнения. На него больше не шикали, а глядели во все глаза, отстукивая ритм, танцуя в такт его песне. Никогда раньше он не чувствовал подобного единения с людьми – будто он мог прикоснуться к их душам. Он заметил, что Крампус ухмыляется ему, и понял, что Повелитель Йоля был прав, что бросить музыку он мог с тем же успехом, что и бросить дышать. Без воздуха он не смог бы выжить, а без музыки – по-настоящему жить. Он притоптывал ногой в такт музыке, выкрикивая слова, он пел и пел, и его голос был необычайно чистым и сильным, и музыка поднимала его все выше и выше.

Крампус плясал вместе со всеми, он прыгал, вертелся, прихлопывал и притоптывал. Над толпой поднялся неясный гул, теплый, густой звук, похожий на мурлыканье. Музыка будто обрела собственную жизнь; мелодия его песни потускнела, ушла, и он бил по струнам в такт какому-то далекому, примитивному ритму. Крампус начал напевать что-то без слов, и толпа подхватила мотив. Джесс вдруг обнаружил, что тоже поет, забыв свою собственную песню, поет сам не зная что, без слов – одни чувства. В какой-то момент музыканты тоже присоединились, и тяжелый ропот барабанов, глубокий звук басовых струн принялись задавать ритм. Каждый человек в баре плясал, притоптывал, изгибался в такт. Многие стояли, покачиваясь и кивая в такт музыке, с полузакрытыми глазами, будто в трансе.