Крампус, Повелитель Йоля

Вой впивался Крампусу в мозг, в сердце. Еле слышный, слабее шепота, звук: эхо, услышанное эхом. И все же это было почти невыносимо. Первый утренний свет брезжил сквозь щели в досках. Остальные мирно спали; казалось, их сон ничто не тревожит. Но Крампус не знал, куда деваться от этого безнадежного, отчаянного вопля. «Сколько горя», – подумал он. Схватившись за мешок, он положил его себе на колени и волевым усилием выкинул вой из головы. «Стрела Локи, – думал он. – Ее необходимо найти, или я останусь беззащитным». Он направил всю свою волю для решения этой задачи, удерживая перед мысленным взором стрелу – во всех ее возможных воплощениях. Вот только у него не было ни малейшего представления, как может выглядеть легендарная стрела, где она может быть, и ему приходилось полагаться на мешок не только в поисках, но и в определении объекта, а мешок всегда брал свое. «Где ты? Где ты?»

Согласно легенде, Один унес стрелу в Муспель, мир лавы и огня, чтобы расплавить там и уничтожить навеки. Но Хель рассказывала другое. Крампус закрыл глаза, подумал об Асгарде и направил мешок на поиски стрелы. Перед его мысленным взором проплывали изуродованные, обугленные руины Вальхаллы, и окружающие ее выжженные, мертвые земли: кладбище, занесенное пеплом. Крампус задумался, сколько еще времени осталось, прежде чем этот призрачный мир растает, будет потерян навсегда. У иссохших берегов, на обнаженном дне морском лежал остов судна.

– Гинггорни, корабль, на котором было предано огню тело Бальдра, – прошептал Крампус. – Она должна быть здесь. Ищи…

Вой. Пронзительный, горестный вой.

Видение потускнело. Крампус открыл глаза: он опять был в той же самой церкви, и, сидя на полу, глядел в искаженное страданием лицо деревянного Христа, который все так же висел на своем распятье. Он вздохнул, выпустил мешок из рук. Усталость пробирала его до самых костей. Он с трудом поднялся на ноги и подошел к окну, за которым брезжило морозное утро. Посмотрел, как рассветные лучи танцуют на сосульках, вслушался в утреннюю перекличку птиц. Как же ему хотелось просидеть здесь весь день, глядя, как Соль бредет по привычной дорожке средь зимнего леса! Но у него просто не было времени на подобные развлечения – нет, только не у него, пока сердце Бальдра еще бьется у того в груди.

И снова вой.

«Гери». Крампус это точно знал. Язык животных был для него родным, а с древними его связывало многое. Вой говорил не только о боли и отчаянии – он говорил о предательстве. Крампус покачал головой. «Он бросил их. Великие звери Одина брошены подыхать в одиночестве. – Крампус стиснул кулаки так, что ногти впились в ладони. – Один бы проклял его за подобное злодеяние».

Еще один вопль.

«И здесь не только его вина, потому что и я приложил к этому руку. Этого отрицать нельзя. И что же, значит, я – такой же, как он? Буду сидеть, сложа руки и ничего не делать? Дам им умереть? – он потряс головой. – Надо что-то делать».

Он решительно повернулся – и замер. Он колебался. «Что, если это одна из его хитростей? Ловушка. Приманка, чтобы выманить меня из укрытия, – Крампус вздохнул. – Быть может… а быть может, и нет. Иногда приходится идти на риск».

– Пробудитесь, – сказал Крампус вслух.

Бельсникели подняли головы, сели, заозирались, будто не понимая, где это они и как здесь очутились. Джесс подобных сомнений явно не испытывал. Он быстро сел; руки у него были все так же связаны за спиной, ноги – примотаны к церковной скамье. Крампус с легкостью мог сказать, на чем сосредоточены все его помыслы: это была ненависть. Джесс и не пытался скрывать свои чувства. Крампус подумал, как бы удивился Джесс, узнай тот, как он, Крампус, его понимал. Ему нравился сильный дух этого человека, и ему хотелось сказать ему, чтобы тот немного потерпел, что он, Повелитель Йоля, сдержит данное ему обещание. Но Крампус знал, что человек попросту не услышит его слов, пока ненависть нашептывает ему в уши.

– Мы уходим. Грузите повозку. У меня есть дело.

Они в недоумении смотрели на него.

– Нам надо найти волка.

* * *

– Это просто тупость какая-то, – сказал Джесс, не отрывая глаз от обледенелой дороги, и одновременно ощупывая карманы в поисках потерянной сигареты.

– Тупость или нет, – ответила Изабель, – решение он принял.

На ней все еще была та дурацкая шапка в виде панды, которую он ей купил: она так ни разу и не снимала ее с тех пор, как надела тогда, у заправки. Из-за этого ему трудно было на нее злиться.

Джесс сбросил скорость, так что пикап еле полз по дороге: они переезжали вброд небольшой ручеек. Он покачал головой. На шоссе им повезло: навстречу попалась только пара фур, гнавших по шоссе из одного штата в другой. Но было еще совсем рано, и вскоре движение станет плотнее. Не было никакой гарантии, что удача не отвернется от них на обратном пути.

– Из-за него нас всех убьют. Это тупость, тупость, тупость.

– Иногда его непросто бывает понять, – сказала Изабель. – То он рассуждает об убийстве, а в следующую секунду уже льет слезы над какими-то дохлыми птицами.