Крапива

Крапива в последний раз взглянула на отца, а тот, будто предвидев что-то, закричал.

– Вернись, дура!

Но Крапива неслась к стойлу. Она подхватила обронённый кем-то серп, шарахнула кинувшегося наперерез шляха и рубанула кожаный ремешок, что удерживал самого крупного жеребца. Тот встал на дыбы и бешено заржал.

Серп застрял в жерди, но конь, почуяв свободу, ударил копытами, и та разлетелась в щепки, освобождая весь табун.

Уж и до того была суматоха, но теперь, когда перепуганные скакуны носились меж домов, началось неслыханное. Одно к счастью: бой и впрямь прекратился, ведь под копытами погибнуть не хотелось никому.

Гнедая лошадь крупом задела девку, и та отлетела к частоколу. Голова мотнулась из стороны в сторону, по затылку что-то глухо стукнуло, и мир поплыл у Крапивы перед глазами.

Тяпенки словно дымом заволокло: уголья, пыль, крики, ржание – всё смешалось в одно. Вот засвистел шляховский вождь, тщась утихомирить животных, ухватил жеребца за повод, но тот, разрезанный надвое, выскользнул из ладони.

Наконец конь признал седока. Не унялся, да и слушаться не спешил, но держался рядом с вождём, и тот вскочил в седло, стиснул заместо уздечки длинную гриву. А дальше случилось страшное: вождь направил жеребца аккурат на княжича. Хороший конь нипочём человека не обидел бы, но степные скакуны супротив хозяев ничего сделать не могли. Конь встал на дыбы и забил в воздухе копытами. Княжич махнул мечом, но лишь разозлил жеребца и тот ударил его по голове. Влас закатил глаза и принялся оседать, но вождь крепкой рукой ухватил его за загривок и втянул в седло, уложив поперёк. Меч сразу уткнулся в беззащитное горло, а вождь прорычал:

– Вашэго кнэжича ищитэ в стэпи! Мэртвым!

И направил жеребца к воротам. Те так и остались настежь, по старинному обычаю: коли чужак в доме, запирать двери не моги.

Жеребец призывно заржал, и прочие кони направились к нему, подбирая седоков. И то, что шляхи уезжали, не взяв дани, было едва ли не страшнее, чем если бы разграбили деревню. Ибо значило это, что вернутся они вдругорядь, очистившись под лунным светом для большой битвы. И живых после неё не останется.

Крапива сидела у ворот, глядя, как проносятся мимо лошадиные ноги. Один из коней замедлился, с его седла спрыгнул человек и приблизился к травознайке.

– Крапива? Живая?

Девица с трудом подняла отяжелевшие веки. Перед нею на корточках сидел Шатай.

– Не знаю, – ответила она.

Он усмехнулся:

– Живая!

Хотел вернуться в седло, но девица, ошалев от собственной наглости, взмолилась:

– Возьми меня с собой!

– Тэбя?

– Возьми, забери отсюда! Жизни здесь нет и не было никогда! Умоляю, увези меня в степь! Что хочешь сделаю!

– Что хочу?

Шлях, верно, растерялся. С ним прежде женщины говорили мало, а тут сразу в седло просится… А каждому шляху известно, коли в седло девицу взял, то и защищать поклялся.

– Садись, – коротко кивнул Шатай.

Медлить не следовало: друзья всё сильнее отдалялись, зато вороги собирались с силами и не прочь были порвать на части последнего оставшегося в деревне шляха.

Крапива понимала и это, и то, что саму её в дом родной не пустят после эдакого предательства. Она сцепила зубы и поднялась. Вставила ногу в стремя, и села, натянув на ладони рукава. Шатай сел позади неё и пришпорил коня.

Глава 5

Страшный сон длился вечность. В нём монстр без рук и ног тяжело и жарко пыхтел у Крапивы над ухом, наваливался сверху, душил. Она вырывалась и плакала, но монстр лишь крепче держал. Он был везде, этот монстр. Позади и спереди, и даже между ног было горячо и больно. Она сжимала бёдра и просила отпустить, но оттого становилось лишь жарче.

– Не тронь… Не тронь…

Но монстр хрипел и тяжёлое дыхание его забиралось под одежду.

– Пусти, не мучай!

Но он лишь сильнее сжимал ей локти.

– Моеэй станэшь… Моеэй, – шептал монстр. – Станэшь виться змэёй… Кричать… Просить…

Крапива закричала и… проснулась. Ночь была темна и густа, не сразу поймёшь, где небо, где земля. Монстр же под Крапивой был живым, большим и горячим. Она дёрнулась, и что-то обхватило её за плечи. Девка забилась, силясь сбросить пелену кошмара. А потом вспомнила.

Битву в деревне и кровь; пламень и рассыпающиеся под сапогами угли; звон металла, крики и коня, на котором просила Шатая увести себя в степь.

Шатай сидел позади и тихонько пел. Была то ласковая и нежная песнь, каковые складывают для любимых, но кошмар сделал её угрозой. Он придерживал её, чтобы не свалилась, и Крапива испугалась, что хвороба больше не защищает её от жадных ладоней. Лишь после смекнула, что кто-то обернул её плотным одеялом, лишив свободы, оттого таким страшным сделался сон. Она тихонько позвала:

– Шатай!

– Нэ спишь большэ?

– Где мы?

Шлях вдохнул сладко и глубоко.

– Дома. Напугалась?

Травознайка напугалась мало не до смерти ещё в Тяпенках. Нынче же, уразумев, что сотворила, и вовсе как дышать забыла. Напросилась со шляхами! В Мёртвые земли! Сама напросилась!

– Что молчишь?

Крапива выдавила:

– Да…

– Нэ бойся. Нэ дам в обиду.