Крапивник

Посадив ребёнка на колени, женщина обеспокоенно утёрла ему слёзы.

Взрослый Эдмунд сел рядом с ней.

Роста они были почти одного, оба имели жилистое телосложение и широкие плечи, светлые вытянутые лица с длинными носами и резкие черты. Я не могла бы назвать её красавицей — не хватало какой-то… мягкости или женственности. Она была слишком похожа на своего сына.

Что в ней действительно красиво смотрелось на них обоих, так это волосы. Ухоженные чёрные кудри доставали женщине до пояса, частично распрямляясь у корней под собственным весом. И ещё глаза. Большие, тёмно-серые.

— Ты испугался?

— Да, — ребёнок зарыдал пуще прежнего.

Взрослый Эд усмехнулся, но не весело. Скорее устало.

— Ну что же ты не пришёл к нам с папой? Мы ведь понимаем, первый раз страшно спать одному в новой комнате.

— Карстен сказал, что если я опять пойду к вам — то я трусливая девчонка. А ты пришла и я… я… я…

Мать прижала мальчика к себе:

— Ну, прекрати, солнышко. Карстен не прав. Просто… старшие братья иногда говорят глупости, чтоб посмеяться над младшими. Он не со зла и, главное, не в серьёз. Завтра мы с папой об этом с ним поговорим.

Эдмунда эти слова не успокоили.

— Ну всё, всё. Не плачь. Ты совсем не обязан всегда быть сильным и смелым.

— Да? — снова смешок учителя. Ещё более тихий и печальный.

— Никто на это не способен. Всем нужны помощь и поддержка. Думаешь, Карстен к нам не прибегал? У него просто не было старших братьев, которые бы издевались.

Эдмунд всхлипнул и, сидя у мамы на коленях, сжался в комочек:

— Хочу картошку.

— Картошку? — с лёгким смешком уточнила женщина и щёлкнула сына по носу, как Эд меня. — Ну пойдём, сделаем тебе картошку.

Учитель последовал за своей детской версией и женщиной, использующей вместо свечи или артефакта-фонаря крохотный шарик огненной энергии. Магия потянула меня за ними.

Мы спустились в кухню с берёзовой мебелью и кремовыми стенами. Тут женщина включила свет и усадила мальчика на стол.

Она поставила перед ним солонку и кружку молока. Огненное плетение опустилось в молоко, разогревая его. Женщина полезла в шкаф за картошкой, а Эдмунд зачем-то обслюнявил палец, макнул в соль и облизал. Через секунду он уже выпил добрых полчашки молока, чтоб избавиться от неприятного ощущения, а вскоре, как любой ребёнок, которого жизнь ничему не учит, снова залез пальчиком в соль. Детская логика: не вкусно — попробуй снова, вдруг за секунду что-то изменилось.

Сев за стол, женщина вытянула руку с сырой картошиной так, чтоб сыну было хорошо видно. Её пальцы на миг почернели, вспыхивая настоящим огнём.

Казалось, малыш чуть не описался от восторга, когда картошка почернела, смялась под нажимом тонких узловатых пальцев и, в конечном счете, была вручена ему.

С завидной ловкостью почистив раскалённый овощ, Эдмунд даже ни разу серьёзно не обжёгся! Видно, его часто так кормили.

Измазанной сажей с кожуры ладошкой Эд стукнул по отчищенному корнеплоду, раздавив его на несколько крупных кусков и бесформенное пюре. Мать не обрадовалась такому поступку, но промолчала, наблюдая за сынишкой, который без проблем макал комки в соль и закидывал в рот прежде, чем они успевали обжечь пальцы.

Когда крупные куски кончились, Эдмунд смял пюре в подобие колбаски, посолил, не отдирая от столешницы. Затем лёг рядом и просто слизал.

Вопрос, нормально ли позволять ребёнку сидеть на столе и слизывать с него картошку, конечно, открыт, но за взрослым Эдом я такой фигни не замечала, так что, видимо, да.

— Теперь что надо сделать?

— Сказать «спасибо» и протереть стол. Спасибо.

Женщина с улыбкой указала на рукомойник.

Эд шустро слез со столешницы и сбегал за тряпкой. Отразившись в тёмном оконном стекле, его образ на несколько секунд стал чётким. Маленький, хрупкий на вид, с огромными глазами и носом-кнопкой. Не пуговкой, как у большинства детей, а именно кнопкой. Заострённый и длинный уже сейчас. Странно было видеть его… настолько маленьким. Едва ли мне до пояса.

Малыш тёр стол, явно плохо справляясь, но мать смотрела на него с умилением и неподдельной гордостью. В улыбке и глазах этой женщины я отчётливо видела своего взрослого учителя.

Я оглянулась на Эда. Он выглядел до глубины души несчастным.

Кроха-Эд случайно пихнул солонку, засыпал её содержимым четверть стола.

— Давай помогу, — мать собрала всё, что можно было назад в баночку и, убрав её подальше, положила руку на ладошку малыша, водя тряпкой вместе с ним.

— Во-о-от так вот. Во-о-от так.

Воспоминание закончилось.

На смену пришло другое.

Посреди комнаты на полу сидели два мальчика. Это была не комната Эда.

Первый мальчишк, рыжий, кудрявый, с длинным носом и веснушками был на вид моим ровесником.

Второй — размытый — лет одиннадцать или двенадцати, с облачком чёрных локонов — Эдмунд.

— Ты только маме с папой не говори, что я опять тебя этому учил, ладно? — старший рисовал на листочке бумаги плетение на две руны.

— Я чё, совсем дурак? Мне ж тоже влетит, — младший призвал энергию.

Он стал заворачивать её в нужную форму, не используя при том ни палочку, ни посох. Навыки этого ребёнка несколько задели моё самолюбие.

— Это ведь твой брат, да?