Краса русской армии братья Панаевы

Деля с братьями их глубокую религиозность и имея кромe того в себe художественную жилку, Лев Аркадьевич любил заниматься иконописью. Прекрасный, как вce братья, служака, Лев Аркадьевич отличался особою любовью к матери. Находясь гдe-нибудь в гостях и будучи характера общительного, он спишил, тем не менее, вернуться домой, зная, как дорожит мать его присутствием. Всею душою Лев был предан военному званию. Любя вообще книгу, он разыскивал сочинения, которые своею настроенностью были ему близки по душе. Так, он разыскал некоторую редкость, появившуюся в русском переводе в 1787 году книгу французскаго автора "Советы военнаго человека сыну своему". Эта книга полна самых идеальных взглядов на военное звание и дышит воинским аскетизмом. От души восхищался Лев Панаев проведенными в ней взглядами, и, много почерпнув в ней для себя, решил поделиться ею с русской армией. Он издал ее в 1912 году старинным шрифтом, не меняя в ней ни одного слова.

Вот, например, какой дает автор совет вступающимъ в армейскую службу:

- «Любите военное знание больше всех других. Любите его до исступления. Если вы не думаете беспрестанно о воинских упражнениях; если не хватаетесь с жадностью за военные книги и планы; если не целуете следа старых воинов; если не плачете при рассказах о сражениях; если не умираете от нетерпеливости быть в них и не чувствуете стыда, что до сих пор их не видали, хотя бы это и не от вас зависело, то сбросьте как можно скорее мундир, который вы бесчестите".

Bce братья Панаевы, как прекрасные наездники, выскакивали много призов, и полученные деньги употреблялись ими на поездки по монастырям. А Борис Аркадьевич даже провел на Валаамe несколько месяцев, скрывая свое офицерское звание, и неся трудные послушания. Вообще братья бытом своим напоминали тех воинов первых веков христианства, которые под воинским долгом скрывали жажду духовных подвигов и кончали жизнь свою в муках за Христа. Такой смерти жаждали и братья Панаевы. После их смерти духовник их открыл матери, что в них, как в тех древних мучениках, была жажда положить жизнь за вepy, погибнуть в бою за Русь православную.

Японская война заставила Бориса Панаева на время расстаться с родным полком. Он был командирован в пограничную стражу и стоял со взводом на охрайне железной дороги, пропуская нескончаемую вереницу обозов и войск, чтобы уйти последним, отстреливаясь хладнокровно от наступавших японцевъ. Он участвовал в славных делах у Янтайских копей, и командовавший в этом деле генерал с восторгом вспоминал молодого офицера. В эту "пограничную" пору его жизни его посетил один русский военный писатель, который вспоминал объ этом свидании так:

«Во всем обиходe его жизни чувствовалось, что он и солдаты одно. На вопрос, не скучно ли ему на его посту, он отвечал, что нет, что скучать ему некогда, что «дела много». Казалось, какое может быть дело на заброшенном посту с 20-ю человеками команды и 20-ю лошадьми. А подтверждение его слов видно было во всем: в той работе, которая должна быть им применена, чтобы добиться того, что он сделал из своих людей.

Через несколько лет после Японской войны Борис Панаев, бывши штаб-ротмистром, поступил в офицерскую кавалерийскую школу. Как-то пoслe учебной езды Панаев ехал шагом по опустевшему манежу. По воспоминанию товарища-офицера, тут произошла такая сцена:

«Вдруг с его головы как бы нечаянно падает фуражка. Он отдал лошади повод. Подъехал на ней к фуражке, лошадь зубами схватила фуражку и подала ее всаднику.

- Ого, да она у вас ученая, - сказал я, подъезжая к Панаеву.

Он сконфузился за свою любимицу.

- Это очень полезно, сказал он мне: в поле иногда ветром сдунет или за ветку зацепишься и уронишь фуражку. Не нужно слезать. Но она и больше умеет.

И, ездя шагом, он ронял, как бы терял, то платок, то портсигар, и лошадь сейчас же замечала потерю, останавливалась, находила и подавала всаднику. Потом он прыгал на ней через один поставленный стул, заставлял ее ложиться.

- Моя любимица, сказал он, слезая и нежно лаская лошадь: мы с ней сюда вместе в вагоне ехали".

Панаев был прирожденным писателем, таким который берется за перо, когда в нем назреет какое-нибудь выросшее из глубоких корней убеждение. Слог его соответствовал вполне его характеру: точный, ясный, сжатый, сильный, определенный. Много в военной печати говорилось о небольшой его брошюре «Офицерские аттестации», где проводилась мысль о том, чтобы офицеры ежегодно аттестовались комиссией, избранной из их же среды. Он выработал и такие аттестационные бланки, которые охватывают весь решительно служебно-нравственный облик офицера. Трудно проводимая в жизнь, эта мечта обличала юношески чистую душу автора.