Красавчик

– Не бойся, не пойду. Теперь туда носа не сунешь… Да и так-то надо держать ухо востро.

– Почему «и так»? – не понял Красавчик.

– А Жмых, думаешь, уступит? Он теперь будет ловить – только держись. Чует он, что мы здесь.

Мишка испугался.

– Откуда он знает?

– Где мы живем, он не знает, – пояснил Митька, – а чует только, что мы поблизости хоронимся… Теперь и к дачникам ходить нужно с опаской.

Замолчали. Звенела тонкая рябь, набегая на камни, шуршала, выкидываясь на песок. Красные лучи солнца трепетали на ней, переливались малиновыми оттенками. Лес глухо шумел, и из него доносилось монотонное тоскливое кукование…

– Митя, – нарушил молчание Мишка, – чего им нужно от нас? Ведь ничего мы им не делаем, зачем же им ловить нас?

Тоской и тревогой звучал вопрос. Митька нахмурился.

– Зачем? А кто тогда сидеть в тюрьме будет? – мрачно иронизировал он. – Мы с тобой теперь отпетые… Хоть самую расчестную жизнь будем вести, а все-таки, коли сцапают нас, то засадят.

Он швырнул в воду камень, подвернувшийся под руку, и, следя за кругами на воде, продолжал:

– Они не дадут нам покоя… Уж если возьмутся за кого, так доконают… Не дадут житья.

И Митька рассмеялся злобно и горько. От этого смеха и от слов повеяло такой безнадежностью, что сердце Красавчика тоскливо сжалось.

– Доконают, – шепотом повторил он, и горечь залегла в душе. Страшно становилось точно нависло над головой что-то неумолимое, что должно было «доконать», «не дать житья…» И было это до слез несправедливо.

Покойно было кругом… Но в самом этом покое, казалось, притаилось что-то страшное, опасность, выжидающая момента, чтобы доконать… Шум леса точно предостерегал, а тоскливое ликование хватало за душу, словно накликало беду.

Митька совсем нахмурился… Он переживал то же, что и Красавчик. Кроме того, горькой насмешкой казались ему благие намерения бросить опасное ремесло, которые он пока таил только про себя.

«Брось, не брось, – думалось, – все равно сцапают и запрячут. Ведь мы как бы меченные». Но тут же утешил себя: «А и пусть! Ведь снова сбежать можно!»

И, успокоенный этой мыслью, почти весело вымолвил вслух:

– Брось печалиться, Миша! Что будет, то будет! Пока мы еще поживем, не так ли? Увинтили же мы раз из тюрьмы, увинтим и еще двадцать раз, коли надо будет. Это уж я тебе верно говорю! С Митькой-Шманалой не пропадешь!

Красавчик грустно усмехнулся:

– Не хотелось бы совсем попадаться.

– И не попадемся! Брось кукситься пока… Пойдем-ка поедим с горя… Пора ужинать.

С этого дня Митька прекратил посещения станции, да и появляясь в поселке, он соблюдал крайнюю осторожность: Жмых, повидимому, жил здесь на даче и попадаться ему на глаза совсем не входило в Митькины расчеты.

В половине июня погода испортилась. Как-то утром Красавчик проснулся совершенно окоченевшим от холода. В пещере было темно, холодно и сыро.

Мишка накинул на плечи арестантскую куртку, закутался в нее, но и куртка, казалось, пропиталась мозглой сыростью и не согревала. Мишка корчился, жался под курткой, тер неприятно застывшие руки, а ледяная дрожь пробегала по спине… Он не выдержал наконец и встал.

Митьки в пещере не оказалось. Это озадачило Мишку. Он выглянул сквозь кусты. Мутный туман окутывал озеро и лес. Сквозь его массу проглядывали, точно призраки, верхушки деревьев, бледные, расплывчатые. Небо было мутно-серым, тяжелым и, казалось, нависало между деревьями.

Из туманной мглы падали мелкие липкие паутинки дождя.

«Куда ушел Митька?» – задумался Красавчик, нерешительно поглядывая в холодную сырую пустоту. Он хотел было выйти из пещеры, но не решился: слишком холодно и неприглядно было в лесу. Мишка вернулся и уселся на корточках в углу пещеры, кутаясь в куртку и дыханием стараясь согреть руки.

Долго сидеть не пришлось. Послышался треск кустов у входа. Какая-то темная масса вкатилась в пещеру. Послышался голос Митьки.

– Красавчик!

– И… я, – щелкнул зубами Мишка, высовывая голову из-под куртки.

Митька притащил громадную вязанку хвороста.

– Ну и погода, – заговорил он, сбрасывая хворост на пол. – Осень чистая… Холодно страсть… А ты чего в угол забился?

– Г..греюсь…

У Красавчика зуб на зуб не попадал.

– Ну там-то не согреешься… Вот сейчас костер разведем. А ты очень прозяб?

– Очень.

– На вот, возьми пока и мою куртку. Только мокрая она.

Митька накинул свою куртку на голову приятеля.

– А ты как же? – услышал он глухой вопрос.

– А мне и так жарко. Я согрелся, собирая хворост.

Митька великодушно соврал: оставшись в легкой коломянковой рубашке, он задрожал от холода.

Отсыревший хворост плохо разгорался и отчаянно дымил. Митька долго раздувал огонь, пока яркое пламя не выкинулось столбиком над кучкой топлива.

– Ну вот, – красный от натуги, заявил Митька, – огонек на славу.

Мишка присел к костру. Закутанный в две куртки он походил на клубок тряпья, из которого выглядывало посиневшее лицо с дрожащими губами. Дым от костра наполнял пещеру, рваными клочьями вырывался сквозь кусты у входа и терялся в тумане. Защипало в горле и глазах, но стало теплее.