Красавчик

– Ай! – вскрикнул Эдуард, когда зубы режиссёра впились в его правую руку, которой он противного старика отталкивал от себя.

– Сдурел, пень старый?! Больно же! – не контролируя себя, вскричал актёр, еле вырвав свою прокушенную кисть изо рта взбесившегося режиссёра. Только сейчас до Эдуарда начало доходить, что не так всё просто, как ему кажется. Во взгляде Сарацинского в это раз напрочь отсутствовала привычная масленая похоть, столь ему характерная. Взамен на актёра уставились жуткие, пустые глаза. Туман к этому времени распался на небольшие полоски и вскоре исчез полностью. Эдуард замер на месте, очумело глядя перед собой. Лучше бы он не смотрел на съёмочную площадку. Открывшаяся взору картина, совершенно не внушала оптимизма. Тошнота подкатила к горлу и организм не выдержал её напора. Едкая струя выплеснулась наружу, забрызгав рвотной массой вновь подошедшего режиссёра. Впрочем, на Альберта Викентьевича данное происшествие не произвело абсолютно никакого впечатления. Скалясь и утробно урча, он возобновил свои попытки укусить актёра. Обладая фигурой атлета и снимаясь в боевиках, Эдуард Майский, а по жизни Иван Костюченко, являлся полной противоположностью своим героям. Труслив, завистлив и тщеславен. Он, скорее машинально, нежели сознательно, со всей силы двинул Сарацинского в челюсть. Худосочное тело режиссёра отлетела в сторону. Зацепившись ногами за провода к осветительной аппаратуре, оно плашмя рухнуло. Послушался неприятный хруст костей – Альберт Викентьевич затылком угодил прямо на крепёжный металлический штырь. Тело конвульсивно пару раз дёрнулось и режиссёр уставился в небо остекленевшим взглядом.

Эдуард попятился, не сводя глаз…. Нет, не с мёртвого Альберта Викентьевича, а с блондинки, которую герой Майского спасал в последнем дубле. На её ещё совсем недавно красивом лице отсутствовали губы, которые он перед этим целовал. Хорошо стали видны жемчужные зубы в окровавленном оскале. Две девушки, из тех, что брали автограф, стояли на четвереньках возле её тела. Они с чавканьем и урчанием давились вырванными кусками плоти. Пока одна дожёвывала щёки, другая вгрызлась в обнажённую грудь, разбрызгивая кровь по разорванной блузке. Именно пиршество этой парочки явилась причиной приступа дурноты у Эдуарда и выброса рвотной массы. Смерть же режиссёра Сарацинского на этом фоне выглядела бледно и не вызвало никаких эмоций. Со всех сторон съёмочной площадки доносились панические крики и такое же урчание. Не прекращавшаяся ни на секунду головная боль сводила с ума. Эдуарду хотелось выть, но больше не от неё, а от непонимания создавшейся ситуации.

Съёмочную группу охватило всеобщее сумасшествие. Урчащие сотрудники, в голодном припадке набрасывались своих коллег и друзей, ещё не превратившихся в таких же, как они, животных. Сбивали их с ног и валили на землю, приступая к жуткой трапезе. Людей, не поражённых странным недугом, становилось всё меньше и меньше. По неизвестным причинам, ещё пять минут назад отбивавшийся от совершенно обезумевших нападавших, сам оказывался им подобным. И, что странно, Эдуард не заметил, что их, кто-либо успел покусать. Несмотря на разламывающую головную боль, он смог сделать вывод, что от укусов непонятной болезнью не заражаются. Хоть что-то хорошее.

Раны на руке от зубов Альберта Викентьевича уже перестали кровоточить и болеть. Они даже слегка затянулись, что, признаться, очень удивило Эдуарда. Но что значит утихающая саднящая боль в районе руки по сравнению со сводящей его с ума головной и жаждой, жаждой, жаждой... Увы, но и вторая литровая бутылка минеральной воды облегчения не принесла.