Красавчик Саша

Выйдя в отставку и тем как бы завершив боевую карьеру, граф поступил на работу в Генеральный электрический трест, но, кажется, всегда ощущал себя в первую очередь офицером французской разведки и патриотом.

Интересно, что немцы, в следующей войне оккупировав Францию, несколько раз арестовывали де ля Рокка (в 1943 году он был даже брошен в концентрационный лагерь), — несмотря на его совершенно обоснованную репутацию фашиста, обвинив графа в связях с английской разведкой.

А когда немцев, наконец, выгнали из страны, Жан-Франсуа до самого конца дней своих, наступившем уже в 1946 году, оставался на подозрении у французских властей как фашист, как не состоявшийся фюрер земли галлов.

Да, удача не очень-то сопутствовала этому блистательному аристократу, владельцу небольшого, но сказочного замка на южной оконечности Бретани. Можно даже сказать, что несчастья с завидным упорством просто преследовали графа.

* * *

Весьма занятная и любопытная во многих отношениях личность графа Жана-Франсуа де ля Рокка, кавалериста и разведчика, надеюсь, еще не раз промелькнет на страницах настоящего повествования, в коем я изо всех сил стараюсь не погрешить против истины. Хотя и в полной мере осознаю недостаточность находящихся в моем распоряжении материалов.

5

БРЕТАНЬ — ПАРИЖ

Бутыль со сладким сидром Жан Кьяпп приговорил еще в поезде, периодически сладострастно пощипывая роскошную баранью ногу и опорожнив в значительной части мешок с галетами. Аккуратно вытаскивая из мешка каждую галетку, Кьяпп своим перочинным ножичком обильно смазывал ее соленым маслом и потом уже с большим вожделением отправлял всю эту прелесть себе в рот. Данное занятие и скрасило ему весь путь в Париж.

Прибыв же к себе, господин префект тут же принялся за баранью ногу, густо пропитанную чесночной подливкой, и быстро уничтожил ее, хотя нога была рассчитана аж на восьмерых едоков. Тут уж в дело пошел и кальвадос — атака на бочонок, надо сказать, оказалась просто бешеная.

Префект Жан Кьяпп вошел в раж во время этой одинокой, но чрезвычайно бурной трапезы и все время неотступно думал о том, что надо бы вскорости еще разок напроситься на юг Бретани, к новому закадычному другу своему Жану-Франсуа.

Кричать на все лады о нависшей над Францией страшной «еврейской опасности», с вожделением поедая при этом сочную бретонскую колбаску из свиных кишок и весьма обильно попивая кальвадос или вкуснейший сидр, — это ведь так приятно. Так мило и так симпатично.

* * *

В самом деле, хотя бы раз в месяц префект Парижа непременно отправлялся на юг полуострова Бретань — в городок Лорьян, а оттуда уже и в волшебный замок «Ля Рокк», где его ждали с громадным, даже неописуемым нетерпением и принимали чуть ли не как особу королевской крови.

И начинались роскошные пиршества и вкусные беседы. Ну уж, а евреям в ходе этих бесед доставалось неизменно! И как еще доставалось! И слава Франции разгоралась при этом неудержимо, ибо евреи спешно покидали землю галлов, а те, кто не бежал, тут же погибали от справедливого возмездия. Таков был глобальный план гостя и хозяина приятнейшего замка, страстно мечтавших покончить с «еврейской опасностью».

В общем, время пролетало в разговорах весьма бурных, но вместе с тем чрезвычайно единодушных. Пожалуй, можно даже сказать, что граф и префект образовали своего рода пару страстных политических любовников, каждый из которых, правда, имел свои особые цели — занятно, но каждый из них метил в диктаторы.

А в Париж, кстати, префект Жан Кьяпп никогда не возвращался из Бретани с пустыми руками, и это только неуклонно укрепляло альянс его с графом Жаном-Франсуа де ля Рокком и усиливало общую их ненависть к мерзким и злокозненным сынам Израиля, безжалостно опустошавшим несчастную поруганную Францию.

Именно на идее об опасности «еврейской заразы», надо сказать, они особенно плотно ведь и сошлись. Да, ничего не скажешь — сплошная идиллия! Все начиналось прямо как идиллия.

Закончилось же совсем по-другому — кровавой драмой и фактической высылкой Кьяппа из Франции, но об этом, как настанет момент, я еще расскажу в свое время.

6

Возвращаясь к Алексу

10 августа 1928 года

— Продажность нынешних наших полицейских чинов, и особливо самых что ни есть высших, — просто вопиющая, неслыханная по своей откровенности и цинизму, перешедшая все мыслимые пределы. Я неустанно повторяю — ныне вся проблема заключается в одной лишь цене, и не более того. — Алекс сказал это чрезвычайно энергично, громко, с присущей ему необыкновенной живостью, блестя своими огромными, как бы прожигающими насквозь глазами.

Он сидел с друзьями, одним весьма крупным адвокатом и парочкой известных журналистов в кафе «Циммер», давно ставшем как бы его резиденцией.

Спутники Стависского, опустив головы, молчали, боясь проронить хотя бы единый звук. Не согласиться с прозвучавшими словами оказалось просто невозможно, однако и согласиться вслух да еще в публичном месте они тоже никак не могли: речь Алекса была настолько пугающе свободна, что кое-кем могла восприниматься как самая настоящая провокация.