Красавчик Саша

Вообще — я считаю — мы квиты. Кессель расспрашивал меня о загадках и подводных течениях финансового мира. А я узнавал от него о тайнах и ахиллесовых пятах многих газетчиков и их хозяев. Оба мы, я надеюсь, были откровенны. За себя во всяком случае я ручаюсь.

За обед платил, естественно, я. Но для такого симпатяги, как Кессель, я готов выложить кряду и за несколько обедов у «Фукьеца». Он и правда в высшей степени душка, несмотря на вопиющую гнусность избранной им профессии.

У меня на него есть некоторые виды. Может, стоит не закрывать скупленные газеты, а сделать его редактором хотя бы одной из них? В таком случае появится орган, который будет защищать меня от клеветы на мой счет, разбрасываемой во французской прессе. А еще нужно наладить выпуск издания, специально посвященного пропаганде венгерских бумаг, разъяснению их перспективности.

Но я Кесселю ничего не сказал покамест. Да и неизвестно, согласится ли он. Не всякий ведь теперь решится открыто вступить в группу друзей «красавчика Саши». Дело-то это весьма и весьма опасное нынче — я понимаю. Но соответсвующая идейка у меня имеется: довольно-таки ясная, резонная. И я от нее все еще не отказываюсь.

Так что Кессель в недалеком будущем вполне может очень даже сгодиться мне, особливо если решится вопрос с венгерскими бумагами. Дай-то Господь!

Мы договорились встретиться ровно через неделю, и опять же у «Фукьеца». Русские вообще любят ходить к «Фукьецу», а французы не очень (больно дорого).

Что ж через неделю — так через неделю. Вдруг и с венгерскими бумагами хоть что-нибудь чуть-чуть начнет проясняться. Но тс..! О сокровенном молчу.

18 декабря

Нет, газетчики — это все-таки какой-то ужас! Нельзя сказать, что неуправляемая стихия: они ведь строчат не по своей дурацкой неумелой воле, но по указке темных, если не преступных личностей. Это самые настоящие заказные убийцы.

То, что на меня все так ополчились, вовсе не означает, что я не нравлюсь тому или иному репортеришке из какой-либо газетенки. Причина в другом. Кто-то дал указание раздавить меня, смешать с грязью. Но кем бы он мог быть?

Возможно, это даже и не одно лицо, а несколько. Возможно, даже из тех, кого я одеваю, кормлю в отборнейших ресторанах, одариваю чеками на громадные суммы. Возможно.

На одного у меня падает явное подозрение, но я не хочу называть его имени. Подозрение возникло не случайно. Кессель вчера туманно намекал, спросив вдруг: «Саша. Зачем вам парфюмеры? Вы ведь и так благоухаете. Так что справитесь и без них». Я все сразу понял. Но виду не подал. Даже притворился, будто не услышал ничего.

Кессель к этой теме более не возвращался, но, думаю, и даже уверен, что он еще вернется — в следующий раз например. Насколько я знаю, мой приятель не из тех, кто зря делает намеки. Кессель явно хотел указать на того, кто дирижирует воем, направленным против меня.

Спасибо тебе, друг! То, что ты сделал, вполне достаточно. Остальное узнаю я сам.

19 декабря

Неужто звезде моей, счастливой дотоле, суждено вдруг закатиться?! Неужто Господь допустит это? И неужто людские души столь вопиюще неблагодарны? Или грядет расплата за мою доверчивость, за то, что я только раздавал, ничего не оставляя себе?

Да, Арлетт неустанно повторяет мне, как «бешеная, немыслимая щедрость» (точные ее слова) моя возбуждает во многих французах отнюдь не благодарность, а только лишь зависть и злобу. О хоть бы Арлетт не оказалась на сей раз права — умница моя любимая!

За последние три года мне чудом удалось заработать, ни много ни мало, семьсот миллионов франков. Уверяю: цифра эта, при всей своей невероятности, точна.

Все дело в том, что благодаря деятельности моих финансовых агентов и ушлых рекламных зазывал, в роли коих выступали даже члены правительства и парламентарии, боны Байоннского банка не разошлись, а разлетелись даже. Французы не раскупили, а просто вырвали эти боны. Возник безумный ажиотаж, который трудно вообразить. Третья республика буквально неистовствовала. Едва ли не все жаждали преобрести сии боны.

Даже щедро и сверхщедро заплатив своим агентам (а их были сотни), я и заимел в прибытке около семисот миллионов франков. Недоброжелатели, безо всякого сомнения, скажут, что это не заработок, а чистый грабеж мною французской нации, ибо боны Байоннского банка есть не что иное, как грандиозное надувательство, потому что подкреплены не драгоценностями, а подделками, произведенными в моих ювелирных мастерских. И выходит, эти боны есть не что иное, как бумажный мусор.

Я не стану оспаривать недоброжелателей, коих цифра «семьсот миллионов» совершенно сводит с ума. Не стану и защищаться — разве можно убедить недоброжелателей в своей правоте?!

Но вот в чем я признаюсь и признаюсь начистоту. Из сих семи сотен, как бы ни были они заработаны, я себе практически ничего не оставил. Ей-богу. Только на пару автомобилей для любимой жены моей Арлетт и на дюжину шубок для нее же.

Все остальное я роздал. Горничным, швейцарам, официантам, просто нуждающимся. Всем, кто взывал к моей помощи. А взывали весьма и весьма многие, скажу я вам.