Красавица

Отец умолк и, словно не в силах глядеть на нас, отвернулся к огню. Тени от неутомимого пламени закружили розу в хороводе, и она будто кивала своей алой головкой, подтверждая рассказ отца. Мы все сидели как громом пораженные, сознавая лишь одно: в дом снова пришла беда. Мы словно вернулись в тот день, когда узнали о внезапном разорении. Тогда мы еще не представляли, чем обернется для нас потеря состояния и дома, но сразу оцепенели от нехорошего предчувствия. Теперь дело обстояло стократ хуже — речь шла о жизни отца.

Не знаю, сколько длилась эта тишина. Я посмотрела на розу, безмолвно и безмятежно алевшую на камине, и вдруг услышала собственный голос:

— Когда выйдет срок, отец, я вернусь в замок с тобой.

— Нет! — вскричала Хоуп.

— Никто туда не вернется, — заявила Грейс.

Жервен, нахмурившись, уставился в пол. Отец не отрывал взгляда от пламени в камине.

— Кто-то должен туда вернуться, Грейс, — наконец проговорил он. — Но я поеду один.

— Нет, — возразила я.

— Красавица! — взмолилась Хоуп.

— Отец, — настаивала я, — Чудище ведь пообещало, что не тронет меня.

— Мы не можем рисковать твоей жизнью, дочка.

— Гм. А твоей, выходит, можем?

Отец понурился:

— Она и так на исходе. А ты молода. Спасибо за предложение, но я вернусь один.

— Я не предлагаю. Я еду.

— Красавица! — прикрикнула на меня Грейс. — Прекрати, отец, зачем вообще кому-то ехать? Не явится же Чудище за тобой сюда в самом деле. Здесь тебе ничто не грозит. Его владения кончаются за воротами.

— Вот именно, — подхватила Хоуп. — Жер, скажи им. Может, они хоть тебя послушают.

Жервен вздохнул:

— Прости, Хоуп, сердце мое, но я вынужден согласиться с отцом и Красавицей. Давши слово — крепись.

Хоуп ахнула и, залившись слезами, уткнулась в плечо Жервена, который принялся гладить ее по каштановым волосам.

— Если бы не роза, я и сам бы нипочем не поверил… Это я виноват. Надо было предостеречь вас получше, — тихо сокрушался Жервен. — О том, что в лесу нечисто, рассказывали еще деды и прадеды. Надо было мне прислушаться.

— Ты прислушался. Ты же велел нам не ходить в лес, предупреждал, что он древний и опасный и что о нем много странных слухов бродит…

— Нет, парень, ты тут ни при чем, — заверил отец. — Не казни себя. Это моя дурная голова повела меня через лес в пургу. Виноват я один и никто больше, мне и расплату нести.

— Слухи… — проговорила Грейс. — Мы с Хоуп слышали, что в лесу живет Чудище, страшилище, которое поедает всех тварей, бегающих и летающих, и поэтому в лесу нет дичи. А еще оно заманивает путников на погибель. И оно очень, очень древнее, как холмы вокруг, как деревья в лесу. Мы ничего вам не рассказывали, потому что боялись, вы нас засмеете. Это нас Молли предостерегала, чтобы мы не ходили в лес.

Я оглянулась на Жера. За два года мы ни разу не возвращались к тому, о чем он рассказал мне той первой осенью.

Хоуп перестала плакать:

— Да, мы думали, это все чепуха. А ходить в этот жуткий лес у нас и без того не было ни малейшего желания. — По щекам сестры вновь заструились слезы, однако она выпрямилась, прижимаясь к Жервену, обнимавшему ее за плечи. — Ох, отец, неужели ты не можешь взять и остаться?

Отец покачал головой.

— А что в ваших седельных сумках? — вдруг спросил Жервен.

— Да ничего особенного. Немного денег — я думал купить корову, чтобы не возить молоко для малышей из города, но, боюсь, там и на корову едва хватит.

Жервен встал, не выпуская руку Хоуп, и склонился над седельными сумками, со вчерашнего вечера лежавшими в углу. Грейс и Хоуп, всегда исправно следившие за порядком в доме, почему-то не решились их тронуть.

— Когда мы с Красавицей вчера их тащили, они показались мне тяжеловатыми.

— Разве? Да нет же. Откуда там тяжесть? Они почти пустые. — Преклонив колени рядом с Жервеном, отец расстегнул одну из сумок и с изумлением вытащил две дюжины превосходных восковых свечей, льняную скатерть с изящной кружевной каймой, несколько бутылок выдержанного вина и бутылку еще более выдержанного бренди, серебряный штопор с головой грифона (красные глаза подозрительно напоминали рубины). Бережно завернутый в кожаный кисет, на свет появился нож с костяной ручкой в виде вытянувшегося в прыжке оленя, заложившего за спину ветвистые рога. Дно мешка по самое запястье наполняли монеты — золото, серебро, медь, латунь. Под грудой монет скрывались три деревянные шкатулки, на полированных крышках которых блестели инкрустированные перламутром инициалы — Г., Х. и К.

— Грейс, Хоуп и Красавица… — догадался отец и раздал шкатулки.

Сестры принялись извлекать одно за другим золотые ожерелья, жемчуга, бриллианты и изумруды, серьги с топазами и гранатами, сапфировые браслеты и опаловые перстни. Вскоре на домотканых подолах заискрились груды самоцветов.

Моя шкатулка была до краев наполнена коричневато-зелеными неровными катышками. Я зачерпнула горсть, и они с шелестом заструились сквозь пальцы обратно в шкатулку. И тут меня осенило.

— Семена розы! — рассмеялась я радостно. — А Чудище, оказывается, с юмором! Мы бы с ним, кажется, поладили.

— И не думай, Красавица! — осадил меня отец. — Я никуда тебя не пущу.