Красавица дочь добытчика чешуи

Должно быть, обморок продолжался всего лишь несколько секунд, ибо, когда она открыла глаза, ей почудилось, что ничего не изменилось, разве только загорелись шелка на полу пещеры. Сквозь рев пламени пробивался изредка треск древесины, по пещере распространялась отвратительная вонь. Сделав над собой усилие, которое едва снова не повергло ее в беспамятство, Кэтрин поднялась на ноги, прижала к ране ладонь и заковыляла к проходу. Споткнувшись, упала вперед и, едва преодолевая накатившую слабость, двинулась дальше уже ползком, кашляя от дыма, который стелился по проходу. Глаза ее слезились, не раз и не два она была на грани забытья, но все же достигла соседней полости, миновала ее, каким-то образом умудрившись не свалиться ни в одну из множества ям, в глубине которых полыхал огонь, и очутилась в горле. Ее так и подмывало задержаться там, насладиться покоем темноты, но она пересилила себя, подгоняемая отнюдь не страхом, а неким побуждением двигаться, пока есть возможность. В глазах у нее потемнело, однако она сумела различить проблески дневного света и решила, что теперь можно и остановиться, что она добилась того, к чему стремилась, — увидела перед смертью свет дня, столь непохожий на золотистое сияние крови дракона.

Кэтрин улеглась на ложе из папоротников, прижалась спиной к стенке драконьего горла, то есть приняла, как ей неожиданно вспомнилось, то же самое положение, в каком провела свою первую ночь в теле дракона много-много лет тому назад. Она задремала, но ее вырвал из забытья странный шелест, который становился все громче и громче. Внезапно из горла выплеснулся наружу громадный рой насекомых; их было столько, что они, пролетая над Кэтрин, почти затмили собой дневной свет. Под небным сводом перепрыгивали с лозы на лозу обезьяны, а сквозь кусты ломились, не разбирая дороги, другие животные. Заметив все это, Кэтрин окончательно уверилась в правильности своего поступка, легла поудобнее и зажмурила глаза; голова ее соприкасалась с плотью Гриауля, и она откровенно радовалась тому, что ее жизни, с одиночеством, грубостью и пристрастием к наркотику, похоже, приходит конец. На какой-то миг она встревожилась, вспомнив о филиях, — куда они могли деться? — но потом сообразила, что они, вероятно, последуют примеру своего далекого предка и отсидятся в кустах.

Боль в ране утихла, превратившись в неназойливый зуд, который, как ни странно, словно бы придавал Кэтрин сил. Кто-то заговорил с ней, окликнул ее по имени, но она не желала открывать глаза, ибо вовсе не жаждала возвратиться в ненавистный мир. «Наверное, — подумала она, — мне послышалось». Однако голос раздался снова, и она разомкнула веки и тихо рассмеялась, узрев рядом с собой Эймоса Молдри. Тот стоял на коленях, очертания его фигуры были зыбкими, как у призрака, и она поняла, что грезит наяву.

— Кэтрин, — проговорил Молдри, — ты меня слышишь?

— Нет, — ответила она, снова засмеявшись, но поперхнулась и закашлялась. Силы ее стремительно таяли, и вот теперь ей стало страшно.

— Кэтрин?

Она моргнула, надеясь, что Молдри исчезнет, однако его облик, наоборот, приобрел четкость, словно она наконец-то переступила порог, который отделял мир жизни от того, куда ушел капитан.

— Что тебе нужно, Молдри? — спросила она, давясь кашлем. — Ты пришел, чтобы проводить меня на небеса?

Его губы шевелились, ей показалось, он хочет сообщить ей нечто важное, но она не слышала его слов, как ни напрягала слух. Внезапно фигура Молдри сделалась прозрачной, расплылась, как и положено призраку, но перед тем, как погрузиться во мрак, Кэтрин ощутила — и готова была в том поклясться, — что он взял ее за руку.

Она очнулась в помещении, заполненном пульсирующим золотистым сиянием, и осознала, что глядит на чье-то лицо, однако прошло немало времени, прежде чем она поняла, что это ее собственное лицо, и подивилась тому, насколько изменились за прошедшие годы его черты. Она лежала, боясь шелохнуться, и размышляла о том, что могло произойти, почему она все еще жива, откуда у нее объявился двойник и почему она чувствует себя бодрой и свежей. Наконец она села, и тут выяснилось, что на ней нет ни лоскутка одежды и что сидит она в крохотной пещерке, которую освещают проступающие во множестве на потолке золотистые прожилки, а вдоль стен протянулись виноградные лозы с глянцевитыми темно-зелеными листьями. Невдалеке на полу лежало тело — ее тело, — и рубашка с одного бока была красная от крови. Рядом с телом были сложены в стопку чистая рубашка, брюки и сверху пара сандалий.