Красавица и ее чудовище

Демон побери этих чокнутых баб! Она метнулась вперед, заслонив ребенка грудью, словно мать, защищающая свое чадо. Капюшон слетел с головы, открыл бледное лицо с горящими сиреневым безумием глазами. Рука ее нырнула в складки плаща, выхватила из потайного кармана острый нож и нанесла удар. Движение женщины напоминало последний рывок в ее жизни. Землянка вложила в него всю себя, но… не смогла даже коснуться ненавистного чужака. Он перехватил ее запястье так легко и непринужденно, будто собирался вежливо поцеловать даме руку, а не вывернуть ее, вынудив тем самым уронить нож. С громким стуком оружие упало на каменную плиту, подпрыгнуло и затихло… как сердце в груди Харона, как отчаянный стон на губах рабыни, как медленно моргнувшие ресницы чертенка.

Ах вот почему она стояла рядом с ним – пыталась уберечь. Так безрассудно, по-глупому. Кто его тронет-то? Разве что… Смерть сделал было шаг к пленникам, но замер, словно споткнувшись о странную улыбку Арацельса. Первого Хранителя больше не интересовал мальчишка. Все его внимание было обращено на раскрывшую себя женщину. Легко подхватив рабыню за талию, он грубо прислонил ее к стене и окутал холодным дыханием. Но во взгляде блондинки больше не было страха, одна замешанная на ненависти решимость. На ее ресницах осел иней, на прокушенных губах выступила кровь, а пока еще свободные руки сжались в маленькие кулаки. Смелая пташка в лапах голодного кота. Мать, защищающая отпрыска своего похитителя, вместо того чтобы вернуться домой и забыть о длительном рабстве, как о страшном сне. И как после этого понимать женщин?

– На чьей ты стороне, дурочка? – Слова в его устах звучали как сладкая песня с горьким привкусом яда. Холодные, словно снежная лавина, сходящая с гор. И требовательные, будто приказ палача покаяться перед жестокой пыткой. – Заступаешься за наследника чудовища, или… за него самого?

– Может, он и чудовище, – бросила в лицо мужчине некстати осмелевшая блондинка. – Только ему далеко до тебя, детоубийца!

Белокрылый склонил набок голову, слушая их разговор, он чувствовал себя незрячим идиотом, расценившим поведение рабыни как страх за себя, а не за Харона и его ребенка. И, похоже, идиотом здесь оказался не он один. Судя по вытянутой физиономии Камы, его занимали похожие мысли.

– Не умаляй мои достоинства, крас-с-савица, – нехорошо так усмехнулся Арацельс, водя черными когтями по нервно пульсирующей жилке на ее шее. Второй он придавил женщину к стене, не давая ей возможности упасть. – Потому что сначала я вспорю тебе горло, и пока ты будешь истекать кровью, вырву твое слепое сердце. Запомни… Любовь – это зло.

Он говорил громко и отчетливо, и речь его звучала на языке четэри. Они оба поняли ее. И тот, кому на самом деле предназначались эти слова, и та, которая долго жила в Срединном мире и давно уже понимала здешние языки. Ответная улыбка преодолевшей свой страх женщины была вызывающе злой, а голос израненного Харона – хриплым и безжизненным.

– Ты победил, человек, – сквозь кашель выдавил он. – Оставь ее. Ее и мальчика. Я активирую портал. Только… не трогай их.

Он не без труда отделился от стены и неровной походкой двинулся к домочадцам. Смерть вовремя поддержал его, не дал упасть по дороге. Всего десяток метров из одного конца комнаты в другой… раненый четэри не прошел бы их без чужой помощи. Он был слишком ослаблен физически и практически уничтожен морально. Что может сотворить с его любимой этот свихнувшийся полузверь-получеловек? Поиздеваться, убить, выпить эмоции? Ведь на ней нет доспехов! Что еще? Да все что угодно. В таком состоянии ему не защитить Грэту. Даже ценой собственной жизни.

– Как трогательно, – откликнулся Арацельс. – Чудовищ-щ-ще, отправляющее на смерть ни в чем не повинных женщин, готово сделать все что угодно во имя своей человеческой возлюбленной, – мрачно процедил он и спросил громче: – Я уже говорил, что любовь – это зло? Так вот… повторюс-с-сь. Рабыня пойдет с нами, это будет гарантией того, что координаты верны. Дейс-с-ствуй, Харон. И возможно, кому-то из дорогих тебе существ я сохраню жизнь.