Красавица и генералы

Вода стала подбираться к сапогам, пришлось поджать ноги. Кто-то вполголоса выругался и вспомнил, как наши били из пушки по своим окопам. Штукатуров узнал голос Дудкина, повернулся и возразил, что на войне неизвестно, где убьет, надо исполнять службу, тогда будет легче на душе. И молиться Богу, еще добавил он.

- Не все согласные, как ты, легко погибать, - сказал Дудкин. - Еще ладно от германца, он - враг, от него добра не ждешь... А от своего?

- Опаснее свой, - сказал Олейник. - От своего не убережешься.

- Смотри-ка, где-то мост сорвало! - сказал Дудкин. - Ишь, крутит!

Все посмотрели на реку, увлеклись зрелищем. Потом Олейник поглядел на коробку телефона и мокрой рукой провел по мокрой крышке.

С неприятельской стороны был слышен стук ручных насосов, изредка над брустверами всплескивались темные струи, выплескиваемые из ведер.

- Не любит! - усмехнулся Олейник. - Насосы приволок...

В эту минуту вода в реке мгновенно поднялась и захлестнула заставу. Штукатуров успел заметить, что Олейник схватил аппарат, и больше ничего не видел. Его тащило под водой течением, хлестнуло по лицу, и он машинально схватился за какие-то прутья. Вынырнув, Штукатуров определил, что держится за ветви ветлы, стал осторожно подтягиваться к стволу.

Чуть выше прицепились к другому дереву трое рядовых. Ниже мелькала среди струй голова Олейника, уносимого течением.

Штукатуров укрепился на ветке и решил, что надо ждать, когда спадет вода, а тогда добираться до винтовок и нести наблюдение дальше. Только жалко, что Олейник наверняка потерял аппарат.

Вскоре он стал мерзнуть. На соседнем дереве шевелились, видно, растирались.

По воде зашлепали пули, что было уж совсем скверно и бесчеловечно со стороны противника. Люди едва спаслись, а по ним открыли ружейный огонь.

Упал в воду кто-то из троих. Должно быть, убили. Штукатуров разглядел белое пятно лица, полускрытого водой. Хотел ухватить - не достал.

- Кого? - крикнул соседям.

- Дудкина!

Наши тоже начали стрелять, вступились за пропадающую заставу.

Было еще довольно рано, до темноты оставалось часа четыре. Штукатуров спрятался в воду по ноздри, слабо надеясь, что не собьют. Стал разминать ступни и икры, потом вроде свыкся с холодом.

Вспомнилось, как ночью полк отводили на отдых; шли по очень грязной дороге, некоторые спотыкались и падали; ротный ругался... Потом вспомнилась жена, дети.

В сознании Штукатурова появилась картина родной деревни, ее строения исчезали за горой, а он с женой ехал мимо своего поля и все оглядывался. Ехать было хорошо: не было ни пыли, ни грязи, дождь перестал накрапывать.

Прошлое отлетело. Штукатуров приподнял голову, чтобы оглядеться. Вода и не думала спадать, а ждать еще сколько-нибудь было невмочь. Руки и ноги уже совсем занемели. Он крикнул товарищам, что надо плыть, прибиваться к берегу, а там видно будет...

10

Из донесения командира полка: "... наша застава 13-й роты, находившаяся против дер. Луковей, оказалась затопленной. Около 18-19 часов девятого июля бурным течением четыре нижних чина оторваны от земли и отнесены шагов на 300 южнее Луковея. Один из этих нижних чинов, поборов течение, вышел на берег, остальным же удалось удержаться, ухватившись за ветки деревьев. Названной заставе пришлось пробыть на своем месте по горло в воде. Противник открыл по ним ружейный огонь, на который отвечала огнем же дежурная часть четвертого батальона. В 23 часа застава была снесена, потеряв одного убитого и двух раненых.

С 211/2 часа немецкая батарея обстреливала до рассвета нашу заставу 12-й роты у господарского двора Геверишки и выпустила по ней 69 снарядов. Вышедшей из берегов рекой Кревянкой были сорваны мосты у господарского двора Черкасы и против двора Геверишки, однако к 2 часам удалось в названных пунктах устроить переправы из 10 аршинных бревен.

Всю ночь противник освещал местность белыми ракетами.

К утру 10. VII вода стала убывать.

Полковник Уваров".

* * *

Во дворе Макарий увидел человека с простым, замутненным усталостью, твердым лицом, он сидел на скамеечке у ворот и о чем-то думал. У него левое плечо было перевязано, из-под расстегнутого ворота нательной рубахи выглядывали бинты.

Макарий присел рядом, поставил костыли.

- Здорово, братец. Ты что, новенький? Лицо твое мне знакомо.

Человек повернул к нему голову, усмехнулся и тяжело поднялся.

- Ефрейтор Штукатуров, ваше благородие, - негромко произнес он.

- Сиди, сиди, - сказал Макарий. - Я тебя помню. В прошлом году в Галиции... богатый парк, статуи, офицерское собрание... Вас вывезли кресты вручать...

- Было, - кивнул Штукатуров и душевно спросил: - Вас тоже, я вижу, подранили, ваше благородие?.. Вот солнышко светит. - Он поднял голову, посмотрел на солнце, по-летнему ярко сиявшее среди белых кучевых облаков. И всем хорошо в Божьем мире.

Вопреки его словам Макарий понял, что как раз не всем хорошо, и, должно быть, лишь привычка Штукатурова уповать на лучшее заставляет его так говорить.

- И германцу хорошо? - усмехнулся Макарий.

- Это верно, - вздохнул Штукатуров.

- Тебя где ранило?