Красавица некстати

Она сильно переменилась за три года, прошедшие после расставания с Кириллом. Все замечали, да Вера и сама это видела, что в ней наконец появилось то, что она когда-то называла лоском непринужденной элегантности и считала для себя недостижимым. У нее даже походка изменилась, да и из всех движений исчезла присущая ей прежде резковатость. Все-таки быть просто самостоятельной женщиной и быть богатой самостоятельной женщиной – это оказались совершенно разные вещи.

К тому же Вера наконец поняла, как эта пресловутая элегантность воплощается в одежде. Правда, оказалось, что понимать тут особенно нечего – надо просто иметь достаточно денег, чтобы покупать дорогие вещи. А чтобы ненароком не выбрать среди широко представленной дороговизны что-нибудь вульгарное, навыки потребовались минимальные. Вера очень быстро разобралась, в каких бутиках просто не продается ничего вульгарного, и стала эти бутики посещать. К счастью, фигура у нее была безупречная, поэтому ей не приходилось тяжело вздыхать, сознавая, что приличные вещи бывают только на два, а то и на три размера меньше, чем она может на себя натянуть.

Вот и сейчас она подходила к своей школе в новой шубке, которую купила вчера и которую поэтому никто еще не видел. Шубка была шиншилловая, то есть являла собою мечту каждой женщины – такую же, какую являет собою бриллиант. Вера не раз замечала: даже те женщины, которые всю жизнь проявляли искреннее равнодушие к драгоценностям, годам примерно к сорока начинают мечтать о бриллианте. Может, как о символе, пусть даже и обманчивом, того, что их жизнь удалась.

Шиншилловая шубка тоже была из разряда символов. Вера не исключала, что купила ее именно поэтому. Правда, для символичности шубке недоставало длины: она была не в пол, а коротенькая. Но тут уж Вера не захотела идти против здравого смысла: в длинной шубе ей было бы неудобно водить машину. Да и вообще, длинная шуба представлялась ей несовместимой с динамичным образом жизни, к которому она за три года привыкла. Сейчас, например, она собиралась забежать в школу только на часок – убедиться, что ничего сверхъестественного, требующего ее присутствия, там не происходит, – а потом пробежаться по магазинам и купить все, что она давно уже собиралась купить для Тимки.

Жизнь сына – это было то, что тревожило Веру больше всего. Это, может, было вообще единственное, что ее тревожило. Обо всем остальном она старалась не думать.

Но не думать о Тимке было невозможно.

Сын рано начал жить отдельно, да и когда он еще жил с нею, она уже чувствовала его самостоятельность. Это было то, с чем он родился, а потому Вера была готова, что он отделится от нее вот именно рано. И когда это произошло, она восприняла это, в общем-то, спокойно. Она ведь родила его, когда сама была девчонкой, поэтому Тимкино взросление, начало его отдельности – все это совпало отнюдь не с ее старостью. И она не требовала в те свои годы, чтобы взрослеющий сын вел себя так, или этак, или совсем иначе.

Она была нетребовательна еще и потому, что Тимофей начал самостоятельную жизнь в трудные для нее времена. Вера считала: лучше пусть сын живет отдельно, чем тратит свою молодость, лучшие свои силы на решение маминых проблем. Она скрывала от него, что моет подъезды, потому что издательство обанкротилось, а в стране дефолт и другой работы она найти не может, она врала, что работает теперь дома – переводит английские книжки и получает от этого всяческое удовольствие, в том числе и материальное.

Но теперь времена переменились, и жизнь ее переменилась разительно. И наблюдать, как при такой ее жизни – удобно устроенной, обеспеченной – сын работает конюхом и живет на каком-то чердаке, было для Веры невыносимо.

Она тысячу раз предлагала ему бросить эту чертову конюшню.

– Ты лучше вообще нигде не работай! – просила Вера. – Мало того что зарплата копеечная, так еще работа в Опалихе, каждый день в электричках… Тимка, мне ведь ничего не стоит платить тебе ровно столько, сколько тебе на этой дурацкой конюшне платят, неужели не понимаешь? Сиди дома, пиши стихи. Плохо тебе будет?

– Плохо. – Сын только улыбался, наблюдая ее запальчивость. – Мам, да ты пойми: я в эту конюшню не просто так устроился, а в результате серьезного анализа.

– Что же ты, интересно, проанализировал? – вздыхала Вера.

– Все виды работ. Вот как раз с этой точки зрения – позволят они мне писать стихи или нет. Социологическое, можно сказать, провел исследование!

– И что оно тебе показало?

– Показало, что из множества профессий конюх – единственная, которая этому не препятствует. Даже наоборот, способствует. Ну люблю я лошадей, что тут такого? Лучше, чем конюхом, было бы только конезаводчиком заделаться, но это из области фантастики. Ма, ну что ты, в самом деле? Клерком мне, что ли, стать, белым воротничком?